Мерный перестук топоров на дворе отдавался смутным беспокойством в груди Антуана. Граф никак не ожидал, что гибель старого дерева подействует на него столь угнетающе. Он ведь уже не ребёнок, что заливался слезами над каждой раздавленной букашкой и тайком от отца и садовников подвязывал палочкой сломанный куст шиповника. И не суеверный простолюдин. Замковая челядь, понятное дело, была в ужасе. Для слуг что угодно - знамение, будь то двухголовый телёнок, похабный сон или удар молнии. И, разумеется, знамения бывают исключительно дурные. Собака воет - кто-то умрёт, паук упал на жаровню - ещё кто-то умрёт, девка уронила решето - смерть, смерть, смерть... Антуан не сомневался, что после падения громадного дерева, почти такого же старого, как эти стены, невежественные пустозвоны уже напророчили его дому все мыслимые беды.
Но ощущение и правда было такое, словно умер кто-то из его родни. Сколько граф помнил себя, он помнил и иву, такую же огромную, узловатую, кажущуюся незыблемой, как замковый холм. Он знал, что семейное предание, связанное с этим деревом, восходит к дням первых графов Жоанеш. Может, это значит, что он - последний?..
Нет, такие мысли надо гнать. Я ещё в полной силе. Я успею жениться и породить наследников. Если повезёт, я ещё увижу своих внуков.
Горьким напоминанием кольнула сердце Антуана мысль о том, что первые внуки его могли бы появиться на свет совсем скоро, если бы не рассудила иначе какая-то безжалостная, бездушная сила.
- Твоё знамение запоздало, - угрюмо пробормотал он, глядя в окно своего кабинета в Графской башне. - Беда в этом доме - привычная гостья.
Но покуда я граф Жоанеш, я не пущу её так запросто на порог.
Слуги рубили могучие корни и сучья, чтобы волоком вытащить исполинское дерево хотя бы на дальний двор, а лучше - за внешние стены, чтобы там распилить. Если ива окажется слишком тяжелой, придётся сперва пилить на месте, но граф велел как можно скорее убрать её с глаз.
На столе перед ним лежал тёмный от старости бронзовый ларец, найденный в корнях упавшего исполина. Корни так густо оплели старинный клад, что его заметили лишь по случайности, а достать сумели только при помощи топора. На крышке красовался герб дома Жоанеш и вензель А.Ж.
Мои инициалы. Но нет, корни так густо оплели шкатулку, что её точно не могли закопать там недавно. Похоже, она старше этого дерева.
Антуан давно смотрел на ларец и не решался открыть его. Он знал, что иву посадил его далёкий предок в память о своей сестре, пожертвовавшей собой, чтобы его спасти. Каждый Жоанеш знает эту историю, но ни от кого Антуан не слышал про шкатулку. Что ещё за тайны хранят мёртвые, и стоит ли ворошить эти тайны?.. У живых довольно своих горестей.
Собравшись с мыслями, граф отомкнул замок. Вряд ли его предок похоронил свою тайну в земле, чтобы она там сгнила. Нет, он любовно заточил её в прочный ларец, и пометил место. Может, он желал, чтобы однажды его потомок отыскал это безмолвное послание. Может, именно так этому суждено было случиться. Антуан не верил в судьбу, но в предзнаменования и дурные предчувствия не верил тоже.
Внутри оказалась книга, ветхая и хрупкая от времени. Ссохшиеся страницы оказались исписаны аккуратным почерком человек, жившего восемь столетий назад. Антуан трепетно провёл по ним пальцами, ощутив, как внезапно защемило в груди. Это было послание из прошлого, послание от его семьи. Отец его часто повторял, что семья важнее всего, и сын хорошо усвоил эту науку. Теперь из всей его семьи осталась только Мари, но годы отдалили их друг от друга. Скоро она покинет отчий дом, и её дети не будут для Антуана семьёй. Жоанеш никогда не признавался себе в этом, но сейчас, водя пальцами по ветхим страницам, вдруг ощутил неожиданно отчётливо, насколько он одинок. Настолько, что рад посланию сквозь века от давно умершего предка.
Рассказчик называл себя Агатом. Граф хорошо знал своё фамильное древо, но если ветви его густо испещрены именами, то у тысячелетних корней имён почти не было - только истории и легенды. Эта легенда, за века утратившая многие детали, была ему знакома.
Сара. Её звали Сара.
С какой любовью умерший предок рассказывал о своей сестре! Мог бы Антуан так же говорить о Мари? Он любил сестру, но они никогда не были близки. Между ними пролегли годы его пьяных безумств и её правления из тени, годы недомолвок и недоверия. Пожертвовала бы Мари жизнью ради него? А он - ради неё?..
Граф пролистал книгу, пронизанную светлой скорбью, в самый конец, и наткнулся на странные слова, выведенный особенно чётко и с нажимом: "Я знаю, что Сара всегда будет рядом с теми, кто придёт следом. Где бы она ни была сейчас, она придёт на зов того, в ком течёт кровь моего рода. Моя маленькая, моя верная Сара".
Антуан нахмурился. Можно было подумать, что это красивое иносказание, но следом автор приводил безумную инструкцию: "Достойный потомок! Если желаешь видеть её, и говорить с ней, сперва сделай так. Возьми в руки кольцо из любого металла, поднеси его к губам и прошепчи такие слова..."
Мог ли несчастный Агат повредиться умом, пережив утрату? Или сказки, окружающие легенду о старой иве, в самом деле правдивы?
Нет, нельзя так думать о мёртвых; это скользкая стезя. Недолго самому потерять рассудок, если каждый день думать о том, что моя милая Ада, может быть, тоже где-то рядом, и смотрит на меня, и зовет меня, а я не могу услышать... Да, она рядом. Она в моём сердце, и только. Нельзя себя обманывать и изводить иллюзиями.
И всё-таки Антуан стянул с пальца любимый серебряный перстень.
Что я делаю? - подумал он с отрешённой веселостью, поднося перстень к губам, и прошептал краткое заклинание.

Произнося нелепое заклинание, Антуан сам не знал, на что рассчитывал. Впервые за годы он ощутил сопричастность к какому-то таинству, нащупал руку, протянутую сквозь столетия - и уцепился за неё, чтобы хоть на миг, тайком от всех, вынырнуть из омута одиночества и хлебнуть воздуха. Он знал, что его ждут разбитые корабли и гильдейские купцы, рвущие на себе волосы и набивающие цену своим горестям. Он помнил про побитые посевы и разрушенные дома, про мародёров, воспользовавшихся замешательством, чтобы разграбить трюмы и склады, про усеянный дохлой рыбой тракт. Чем быстрее его люди начнут действовать, тем меньшей кровью обойдётся Рузьяну причуда вставшей на дыбы природы. Но счёт на дни, а минута ничего не решит. Минуту можно посвятить глупостям - пошептать на кольцо, как в детстве, как в сказке. Хотя бы для собственного душевного равновесия.
Но вот теперь она явилась, как будто в самом деле всё так просто и понятно, как в детстве. Пошепчи на колечко - и смерть окажется не властна.
Может, это не мой достойный предок повредился умом, а я? Или всё это сон? Если так, может быть, стоит шепнуть имя Ады - пусть она явится в сполохах синего пламени, босая и прекрасная. Хотя бы во сне...
Но девочка, поначалу походившая на мираж, на игру теней и усталого разума, налилась плотью и выглядела отчаянно реальной.
- Как ты похож на Агата! - её слова отзывались в сердце светлой печалью, и Антуан сдался. Больше его не заботило, сон это или явь. Лицо графа разгладилось, глаза потеплели, как будто впервые за долгие годы он позволил себе забыть ненадолго о бедах и тревогах. Едва ли кто-то из живущих видел его таким. Может быть, только самые старые домашние слуги, помнящие своего господина беззаботным мальчуганом, свободным от бремени первородства.
- Миледи, - Жоанеш поднялся из-за стола и трепетно опустился перед девочкой на одно колено, склонив голову в почтении. - Простите, если я потревожил вас невовремя. Моё имя Антуан - Антуан Жоанеш, к вашим услугам. И, если угодно, - граф поднял глаза и улыбнулся, - я сей же час велю подать вам туфли.
Он почти хотел, чтобы кто-нибудь застал эту комичную сцену - граф Рузьянский, преклонивший колено перед босоногой девчушкой. Но в то же время боялся, что кто-то посторонний разрушит наваждение раньше времени, и больше не будет так легко на душе. Останутся только разбитые корабли. Вся жизнь - как разбитые корабли...