— Я же сказала — нет.
Она не глядя протянула к столику тонкую белую руку с длинными, остро заточенными, отполированными до блеска ногтями, пригубила кофе из крохотной расписной чаши и вернулась к бумагам.
— Муршида*, но что мне передать Ложе?
— Передай, что я и без того вознесла наш культ до небывалых высот. Я жертвую им из казны, вся страна платит ишрин**. Я веду пропаганду, и часть народа сама оставляет в храме деньги. Я нанимаю шпионов и головорезов, чтобы никто и помыслить не смел против богини. Я подавляю бунты, ибо эти люди, увы, не готовы к таким резким переменам. Чего им ещё надо? Власти? Больше ставленников, чтобы грызлись между собой и не давали возвыситься кому-то одному? Передай этим мёртвым чурбанам, что они зажрались. Я перевыполнила задачу, которую возложили на мои плечи, и заслуживаю соразмерной награды — единовластия. Никакого Наввахейского Совета не будет. Не будет! — она наконец подняла на жреца свои пугающе светлые, почти бесцветные глаза, искусно подведенные сурьмой. Взгляд Даллирис, Жрицы-Покровительницы Галад-Бера, Наввахейской Змеи, Поганой Дьяволицы, сказал достаточно — даже больше того, что она сама осмелилась бы произнести в адрес иерархов собственной церкви. Посланник больше не промолвил ни слова. Он исчез бесшумно и незаметно, как и полагается призраку.
Женщина аккуратно развернула отчёт об инакомыслящих. Её тайная гвардия успешно заменила ту тягомотину с десятиной — богиня не лишилась жертв, а народ получил логическое объяснение. Система преступления и наказания куда проще и понятнее, ее не нужно было заново втолковывать, плетьми и кольями вбивая в дурные головы и непоседливые задницы.
За оскорбление Его Величества эмира, Жрицы-Покровительницы или Владычицы смерти Шатнуах — пять лет рабства вне зависимости от сословия. За создание тайных повстанческих организаций и участие в них — публичное принесение в жертву. За покушение на эмира, Жрицу-Покровительницу или жреца-навваха — обращение в умертвие.
Ее законы новы и суровы, и здешний народ принимал их с бурными протестами. Таков элементарный закон мироздания: если пружину долго сжимать, она рано или поздно распрямится с прямо пропорциональной силой.
Когда восстания в Галад-Бере только начались, морские эльфы сами предложили помощь. Вторгнуться без приглашения они не могли, но очень хотели: убрать верхушку зарвавшихся темных — наслаждение особое, дорогое и редкое. Тогда Даллирис не на шутку испугалась, даже думала бежать из эмирата, пока не поздно. Однако злую шутку с адбарцами сыграл их собственный менталитет: уроженцы маленькой, но крайне гордой и консервативной страны боялись неизвестности и новизны, которую принесли бы с собой интервенты. Боялись, что эльфийский король пожелает установить протекторат. И отказались, безуспешно пытаясь справиться своими силами. После череды неудачных восстаний было принято решение смириться, стоически выдерживая наввахейский гнёт. Спустя пару лет терпение кончилось, и в Гвиону поехал гонец с просьбой о помощи, но в этот раз отказали уже эльфы, очень обиженные «недружественным адбарским упрямством».
И до, и после дипломатической размолвки маги и воины, отчаянные, никем не нанятые юнцы и опытные, видавшие виды, проплаченные наемники пытались отнять у нее жизнь. Занятно, не правда ли, и каламбурно-смешно: убить жрицу богини смерти оказалось непросто. За столетие верной службы Шатнуах хранила ее от стрел, мечей, заговоров и ядов. Слухи об этом умалчивают, но не обошлось и без перехвата, и без ментальных вмешательств, и без двойников:  отыскать женщину, похожую на Даллирис, они не сумели, поэтому ее приходилось играть мужчинам, прятавшим лица под белилами, а волосы — под выкрашенным хной длинным париком.
Но странная, требовательная, жадная и жестокая богиня смерти и впрямь благоволила ей. И Жрица-Покровительница не могла позволить себе оступиться, за краткий миг разрушив все, к чему шла на протяжении долгих десятилетий.

— Готовьте паланкин, я еду в храм, — бросила колдунья слуге-распорядителю, расправляя традиционное наввахейское облачение — чёрный балахон с золотой вышивкой. Высокий статус позволял некоторые вольности, и потому она драпировала его так, чтобы тот больше походил на калазирис, и надевала поверх тяжёлый пояс с богато украшенными звеньями — древнюю реликвию из адбарской сокровищницы, символ неоспоримой власти. В каждом звене мерцал крупный звездчатый рубин. Пояс был мужским и предназначался для эмира, а Даллирис, вопреки огромному росту, обладала тонким станом, поэтому часть звеньев пришлось убрать. Несомненно, придворные расценили это как очередное святотатство. Впрочем, кто позволит им об этом говорить?

— Услышь, услышь, услышь нас,
Отверзни очи свои, о Владычица Шатнуах,
Царица Ашдората***,
Хранительница Душ.

Она вышла из-за храмового алтаря беззвучно и плавно, как тень, в такой же медной маске, как и у остальных служителей, безликих пред величием самой Смерти - но толпа верующих все равно содрогнулась, нервно, в предвкушении. Ее узнали — по великаньему росту, по красно-медным волосам, ниспадающим до самых колен, по тяжелой, душащей темной ауре. Даллирис вскинула руки, подхватила песнопение мощным, низким, окутывающим голосом, и народ ожил, ощущая вместе с ней трепет и благоговение перед древней и необузданной, первозданной силой, частица которой навсегда останется здесь, под этими сводами. Под волнами энергии, проходящими по залу, витающими в воздухе, кожа покрывалась мурашками, и Жрица-Покровительница жадно глотала этот намоленный дух, вплеталась в единую канву воззвания, горела в пламени веры, увлекая тех, кто пришел сюда, за собой:

— Всё, что живо, рано или поздно
Падёт к твоим ногам,
А мы, верные, уже у ног твоих.
Неумолимая, вечная,
Прекрасная и ужасающая
Дочерь Всебезликого Хаоса,
Осени ничтожных рабов своей милостью,
Даруй им сил и ниспошли откровение,
Чтобы исполнили волю твою.
О Дева за Завесой,
Богиня смерти,
Богиня со многими ликами!
Все хвалы — тебе,
Да продлится вечно царствие твоё,
Владычица Шатнуах!

И все казалось правильным, таким, каким должно быть. И пусть проповедь, прочтенная ею после, таила в себе изрядную долю лукавства, пусть надменная и капризная Владычица никогда не ответила бы на все обращенные к ней молитвы, пусть за спиной готовят новые заговоры, здесь и сейчас Даллирис чувствовала себя по-настоящему нужной. Она давала людям надежду — крепчайшую из опор. Многие ее ненавидели, но были и те, кто любил и обожествлял, называя земной ипостасью богини. Отдельные личности со временем перешли из первой категории во вторую. Ведь случается так, что жертва сходит с ума и привязывается к своему мучителю, намертво, болезненно, одержимо. И приводит в его обитель всю свою семью, приносит новорожденных детей, стремится прикоснуться к своей святыне, оторвать от нее кусок на удачу, хоть клочок платья, хоть рыжий волос. Слепнет в своем ревностном стремлении следовать заветам и неизбежно падает в пропасть, стерев ступни в кровь в погоне за недостижимым идеалом, за нарисованной звездой пленительного счастья.

Когда эйфория рассеивается, а Даллирис стирает с лица краски и снимает жреческое облачение, груз ответственности за чужие надежды и судьбы становится невыносимо тяжким. Придавленная, она растягивается на кровати, даже не завязав халат, закрывает глаза и некоторое время лежит без движения. В такие моменты из глубины сознания всплывает ее истинная личина обыкновенной женщины, уставшей раз за разом ломать себя через колено.
Желающей счастья не меньше, чем все остальные.
Наложник ступает в ее покои так, чтобы не раздражать звуком шагов. Безошибочно определив настроение госпожи, он раскуривает кальян, добавляя к крепкому табаку гашиш из протянутого ею мешочка.
Даллирис прикрывает глаза, жадно вдыхая целительный дым, а мужчина осторожно раздвигает полы ее шелкового халата, придвигается ближе и приникает губами к внутренней стороне ее бедра.
Сомнений в его искусности быть не может: жрица не поскупилась на учителей для своих любовников. Пусть их не так много, как она могла бы себе позволить, но зато каждый воспитан, образован и тренирован, годен не только для ласк, и но и для бесед, и для боя. Однако сейчас Даллирис не чувствует удовольствия и не хочет его слушать, хотя Алодан славится тем, что знает множество сказаний и баллад, адбарских и заморских. Трава делает ее разговорчивой и чуточку сентиментальной, поэтому женщина мягко отстраняет наложника от себя и приглашает его лечь на подушку рядом.
— Я устала. Безмерно. Я больше не могу, Алодан. Давят со всех сторон. Даже алмаз рано или поздно расколется под сильным прессом.
Он знает, что не стоит ничего вставлять до тех пор, пока Даллирис не выговорится. Она протягивает ему мундштук, любуется тем, как красивые мужские губы хаотичными эфемерными завитками окутывает дым.
— Каждое утро я открываю глаза и не чувствую бодрости. Меня тянет обратно. Я заставляю себя вставать с кровати и раз за разом доказывать, что достойна власти. Что сила все ещё на моей стороне. Но эта напряженность меня выматывает. Просчитывать каждый шаг, продумывать каждое слово… Даже сейчас я говорю тебе то, о чем многие уже догадываются. Это не новость, не тайна. Мне даже эта байда уже не помогает, как раньше. А без неё… без неё ломает.
Выпустив из носа тонкие струйки дыма, она опускает голову на грудь Алодана — почти трогательно, по-детски уязвимо. Словно желая спрятаться в объятьях подневольного мужчины.
—  Вряд ли это может излечить тоску твоего сердца, госпожа, но, быть может, магический цирк развлечет тебя?
— Каждое второе покушение — это магический цирк, — невесело усмехается жрица. — А что за цирк? Откуда тебе о нем известно?
— От Гассана-аги, распорядителя. Он видел его своими глазами несколько лет назад и говорит, что это совсем новый уровень представлений. А сейчас они вновь выступают у нас.
— Знаешь… Я предпочитаю тратить деньги на более полезные вещи, но почему бы не побаловать себя?

* Муршида (пер. - "духовная наставница") - уважительное обращение к старшей по рангу жрице в рамках наввахейского культа.
** Ишрин (от араб. عشرين - "двадцать") - двадцатипроцентный налог в пользу храма богини смерти Шатнуах, введенный Саргоном VI.
*** Ашдорат - царство мертвых, согласно наввахейской религиозной терминологии.

Отредактировано Даллирис (10-05-2022 11:45:15)