Здесь всегда стояла тишина, даже когда где-то далеко люди готовились к долгой ночи. Скоро бархатистая темень должна была наполниться ночными разговорами, обжигающими прикосновениями, сказанными дрожащим шепотами секретами, ласковыми колыбельными, дурманящим запахом ночных цветов.  Но все это где-то там далеко, среди горящих от свеч и лучин окон, за закрытыми дверями, запертыми ставнями, в крепости домов. И даже когда на затихшие улицы, поглощенные тенями, выходят те, кому происходящие в самый темный час действа кажутся столь обыденными, тишина никогда не наступает, а только наполняется новыми звуками: скрип половиц, лязг металла, падающими на камни каплями крови, криками и тяжелым дыханием.
Здесь все пропитано тишиной насквозь, будто она безжалостно крадет у мира любой звук. Именно поэтому Шайло здесь.
Дом, в котором она остановилась, стар и немного жутковат. Про себя Марш называла его домом с привидениями, хотя никаких призрачных фантомов там нет. Впрочем, эти четыре стены и ветхая крыша над головой, эта разрушающаяся с каждым вздохом ветра лачуга, зажатая между брошенной после пожара таверной и ночлежкой для нищих, всего лишь место, где днем можно сомкнуть глаза, не боясь обжечься о солнечный свет – окна давно заколочены прогнившими досками. Но за ними все равно шумно, и этот шум либо пугает, либо раздражает. Старуха, которой принадлежала эта дыра, казалось, срослась с домом: лишь один раз Шай видела ее вне скрипящего кресла, когда женщина впустила Марш за порог. Возможно, она вовсе забыла, что на втором этаже этого склепа кто-то был, но принимала оплату, оставленную на пороге своей комнаты, либо считая ее странной случайностью, длящейся несколько месяцев, либо все же осознавая присутствие в доме гостьи. Шайло это не беспокоило, скромного жалованья могильщика ей вполне хватало.
Город, который ей пришлось покинуть, оставил только воспоминания о золоте и серебре, тяжелых алых шторах, изящных статуях из мрамора, сияющим великолепием на грани вычурности зале в поместье человека, которого свои собственные интриги сожрали заживо, и даже помощь ночного шпиона не спасла его от бесславной кончины по собственной глупости. Потеря покровителя заставила Марш вновь сорваться с места, и баронство стало новым временным приютом, сперва показавшимся ласковым, но потом обнажившим свое безразличие ко всему.
Ариман вернул все на свои места.
Этот оплот тишины хранил своих мертвецов уже несколько веков, не принимая никого больше в сырую после дождей землю. Шай все чаще приходила именно сюда, хотя смена одного кладбища на другое могла показаться бессмысленной – но, с другой стороны, кто скажет тому же садовнику о бессмысленности прогулки в саду? Марш не видела никакой романтики или чего-либо подобного ей в брождении между позабытыми всеми могилами, но именно это невесомое молчание помогало как ничто другое очистить мысли от всего лишнего. Чем больше город, тем сложнее найти место, в котором можно побыть одной, зная, что здесь безопасно, а Ариман был большим городом.
Возможно, что не она одна так думала.
Движении среди замершего мира сложно не заметить. И даже если от этой фигуры не исходит тепло, не бьется сердце и не бежит по венам горячая кровь, она не становится от этого менее реальной и не превращается в плод воображения, фантом и иллюзию. Шай даже не сомневалась, что ее тоже заметили, как не сомневалась и в том, что в нескольких десятков метров, среди побитого временем серого камня, такой же вампир, как и она. В таких вещах почему-то сложно ошибиться.
Марш медлила, настороженно вглядываясь в силуэт, скрытый в легком полумраке. Она не могла разглядеть лица, но почти кожей ощущала внимательный взгляд, и было в этом что-то странное. Нечто необъяснимое, чувство, никак не связанное с удивлением встретить еще кого-либо в таком месте, но в то же время не имеющее под собой никакого объяснения. Что-то такое можно испытывать, пытаясь вспомнить забытое сразу после пробуждения сновидение, ускользающее, как вода или песок сквозь пальцы.
Или все намного проще: ошибочное ощущение, вызванное долгим одиночеством и отшельничеством.
Но спустя некоторое время и после излишне долгого, изучающего взгляда, хмурого и настороженного, Шайло приветственно кивнула, не рискнув приблизиться или сделать что-либо еще, но готовая в любую секунду бежать.

Он улыбнулся. Это можно было считать неплохим началом.
Шайло пока не видела враждебности в приблизившемся вампире. Это определенно было неплохим началом. Но мало ли змей, которые вонзят клыки, оскалив пасть в улыбке? Вампир опасен по сути своей, и каждый год, проведенный во тьме или разве что под тусклым светом звезд, делают его сильнее, дитя Ночи становится смертоноснее. Единственная проблема – добраться до приличных лет, чтобы ощутить накапливающееся по крупицам могущество.
Марш неплохо справлялась с этим: достаточно, чтобы за почти шестьдесят лет новой жизни заинтересоваться запретной стороной мертвого мира – благо, что ремесло располагало – и даже гордиться робкими успехами, но недостаточно, чтобы не чувствовать тревогу при виде другого вампира. Однако мужчина, представившийся как Аркон, начал разговор спокойно, без высокомерия или капли насмешки в ответ на ее вопрос, которых она с неприязнью, обычно тщательно скрытой за внешней бесстрастностью, ожидала. Напряжение, легко читавшееся в позе замершей на месте Марш, немного отступило, сменившись искрой заинтересованности.
- Не из праздного же любопытства ты явилась в этот тихий могильник?
Шайло была готова ответить, что причина ее нахождения здесь, в этом могильнике, среди поросших мхом надгробий и увитых диким плющом плит, до неприличия проста – ей нужна тишина и не нужно одиночество, а это место прекрасно сочетает оби эти потребности, но вовремя промолчала, не дав этой мысли сорваться вслух. Это было личным.
- Профессиональный интерес. Я могильщик на кладбище Лашез.
В какой-то степени Марш была даже рада, что Аркон присел на надгробие, а не остался стоять рядом: существо, которое в несколько раз может быть старше, внушает еще меньше спокойствия, если также и выше почти на голову. Беседа, когда глаза на одном уровне - иллюзия, что он не так опасен.
Марш мало что ценила так, как безопасность, и не хотела, чтобы хотя бы кто-то узнал об ее истинной природе. Знание, направленное против тебя, одна из самых разрушительных сил в мире. Пускай разговор с Арконом лишал необходимости носить маску смертной, но чувство опасности, никогда не отступающее, не могло так просто исчезнуть, бесследно растворившись дымкой в ночном воздухе. Вкусив однажды страх, его невозможно вытравить полностью, он становится трупным ядом и разливается по телу вместо крови.
- Но даже там стало слишком шумно. Думала перебраться сюда. Ничего особенного, - Шайло мягко улыбнулась – чуть-чуть приподнятые уголки губ – и прислонилась спиной к одной из каменных плит, рассматривая теперь одежду своего собеседника. С иголочки, даже плащ и капюшон, даже полумрак не могли это скрыть. Не простолюдин, кто-то повыше статусом. Взгляд, интонация, жест приветствия – Аркон не мог находиться на одной ступени с кем-то более смертным. В конце концов, Шай все же помнила, как принято общаться в кругах благородной крови.
Она что-то упускала
- Вы аристократ, верно?
Что-то неуловимо знакомое.
- Забыла представиться. Шайло Марш, - она первая протянула руку, затянутую в перчатку из мягкой темной кожи.
Что-то смертельно важное.

Бегство откладывалось до неопределенного момента, когда все это спокойствие, медленно накатывающее, подобно морским волнам, не рухнет при малейшем признаке опасности. Главное только не упустить его: переменившийся взгляд, излишне резкий жест, чересчур быстрое движение – причина могла быть любой, чтобы заставить Марш очнуться и рвануть прочь. Но... Но Шай не хотелось, чтобы все так сложилось, как складывалось слишком часто. У Аркона оказался приятный смех. Беседа, как ни странно, приносила удовлетворение. И удовольствие.
- Странное хобби.
- Так получилось.
Так получилось, что она сейчас беседовала с Арконом. Так получилось, что про солнечный свет и теплые руки можно забыть. Так получилось, что единственные, кому Марш абсолютно и полностью доверяет – мертвецы, спящие, замурованные в трех метрах под землей.
Ей нравились слова Аркона. Сказанные не без гордости, имеющей право быть, в какой-то степени и восхищали, и вызывали легкую зависть. Марш сейчас в полной мере начинала понимать, как сковывает ее неопытность во многих вампирских вопросах: столкнувшись с вампиром старше, осознаешь, что свобода все же возможна. Но следующие слова Аркона заставили это фантомное тепло, сквозившее в пытливом взгляде вампирессы, испариться, сменившись сперва испугом, а потом робким шагом назад, но ей удалось взять себя в руки.
Ее фамилия… Не самая распространенная – вымершая. Шайло отвела взгляд, будто рассматривая сухой куст можжевельника, темнеющего за одним из надгробий. Меньше всего ей хотелось обсуждать с Арконом эту фамилию – единственное, что осталось от разбившегося прошлого, оскверненное воспоминание. Принять ее было делом привычки, через несколько лет она спокойно, не чувствуя последней боли, называла ее вслух, когда приходилось представиться. Приходилось в основном для работы. И, как верно подметил Аркон, для игры в человека. Именно игры: извернуться, исхитриться, устроить маскарад лжи, чтобы только не вызвать ни подозрительного взгляда, ни сомнительного вопроса. Шайло искала способ приспособиться, подстраиваясь под постоянно меняющиеся, зачастую не в лучшую сторону, обстоятельства. Существует множество способом выжить, потому приспособиться - не самый худший. 
- Я справляюсь.
На какое-то мгновение она будто снова почувствовала запахи, наполняющие ее дневное убежище: плесневелые, гнилостные, кислые, пыльные, застарелые. Убого. Наверное, убого настолько, что даже мертвой там нечем дышать и приходится, накидывая на плечи пальто и повязывая шарф на шею, искать спасения в такой глуши, среди молчания камня и желтеющей травы. Марш не позволила разочарованию отразиться на своем лице.
- Ваши слова звучат так, словно вы хотите меня чем-то соблазнить.

Что-то не так. Шайло понятия не имеет, что, но что-то не так. Наверное, все.
Голос Аркона, мягкий, удивительно сочетающий в себе бархатные и металлические ноты. И с каждым его словом Марш чувствовала себя мотыльком, трепыхающимся в серебристой сети в бестолковой надежде спастись, когда паук уже рядом. Если бы чужое прикосновение было теплым, Шайло готова была бы поспорить, что могла ощутить жар даже сквозь плотную темную ткань одежд. Но вместо него – цепенящий холод, скользящий от плеча к шее. Марш рада, что надела шарф – ей не нравятся прикосновения, а мягкая черно-красная шерсть защищает от них хотя бы горло, но больше ничем не может помочь, когда чужая руки скользит выше, касаясь губ. Шайло старается не думать об этом жесте как о знаке власти сильного и подчинения слабой, но не получается, и единственное, что остается, это выдержать как прикосновение, так и взгляд. Невозможно сразу сказать, что сложнее.
Марш снова ловит себя на том, что этот страх кажется знакомым, и едва заметно хмурится. Это горькое чувство неопределенности хуже любого прикосновения или взгляда. 
Аркон был хищником. В своем положении Шайло видит лишь два выхода: быть съеденной или же принять его сторону – и ответ весьма очевиден. Ей приходится собрать все остатки храбрости, чтобы не дрогнуть, не отвести взгляда, не отступить, не отвернуться. Бежать некуда, но можно сохранить внешнее спокойствие, даже если так очевидно, что теперь ей страшно. Не закричать, не отстраниться, не позволить голосу сорваться на бестелесный надломленный шепот.
- Ты боишься меня.
Очевидно. Так же очевидно, как то, что за днем следует ночь, что здесь ни одной живой души и ни одного бьющегося сердца или что сегодня прохладно, одевайтесь теплее. Страх застывает в темных блестящих глазах, жадно ловящих взгляд старшего вампира, но Шайло заставляет себя чуть склонить голову, уходя от прикосновения, и, после повисшей между ними тишины, задает вопрос, в котором нет ни капли дерзости, только бесстрастный интерес, за котором не слышно дрожи:
- Что мне за это будет?
Марш согласна. Сложно оценить свою полезность бессмертному могущественному существу, как и отказать. Шайло почти не верит, что не стоит ждать вреда, но сейчас только они и были гарантией, что она завтра увидит еще один закат. Это не первый раз, когда ей придется принять сторону того, кто сильнее, чтобы выжить или хотя бы повысить свои шансы, и сейчас все выглядит как очередная ситуация, когда вампиресса становилась могильщиком собственной воли, понимая, кому принадлежит преимущество. Ключевое слово – выглядит.
Марш согласна. Несмотря на весь страх, она все еще заворожена Арконом и его словами, его силой, чувствующейся сейчас слишком отчетливо, и этот трепет толкает вперед, как до этого толкнул к тому, чтобы подать руку для пожатия. Это и пугает, и очаровывает. Много лет во мраке неведения своей природы, в одиночестве приводят к тому, что соблазниться так легко - достаточно увидеть самой другого вампира и прочувствовать все, чем возможно овладеть. Слишком соблазнительно, чтобы отказаться.
Слабый тянется к сильному.

Руки вампира на плечах и его голос рядом – и Марш добровольно принимает предложение шагнуть в любую тьму. Сети паутины сотканы настолько тонкими, что их почти не видно, но запутавшийся мотылек больше не бьется в них, с рожденной в момент отчаяния надеждой теперь наивно полагая, что сам станет таким же пауком. Что же, если для этого мотыльку придется умереть, то это не самая ужасная цена. Чтобы новое могло родиться, старое должно умереть.

Начало было лаконичным.
Особняк, хмурый и старый, как одинокий вдовец, производил странное впечатление. В нем не было ни следа запустения или разрухи, которые неизбежно настигали оставленные без присмотра дома: ни разросшегося сорняками сада, ни оплетающего балкон и забирающегося в окно дикого плюща, ни разбитых окон и побитых дверей. Наверное, Марш стоило проводить меньше времени в местах, подобных тому, где она спала днем. Коридоры и комнаты, идеально выдерживающие тонкую грань богатства и строгости, были глотком свежего воздуха – как иронично – среди ряда прочих домов, которые Шайло когда-то видела изнутри, чаще всего утопающих в пошлой чрезмерности и вульгарной вычурности. Строгость и сдержанность – подстать хозяину дома.
Марш только немного сжала все еще державшую ее руку Аркона, когда они встретили прислугу, напрягшись, но слова вампира, рассказывающего об истории этого дома, не оставили сомнений в том, в какой роли выступали люди и как в нее угодили, а также в силе, проистекавшей из возраста и опыта, старшего. Наглядно и действенно.
- Пользуйся, но не переусердствуй. Они здесь дольше, чем ты. Будет печально лишаться кого-то.
- Поняла.
Более чем красноречиво. Паук не оставлял место глупой ошибке.
Новая комната встретила теплом, веющим от камина, в котором весело вспыхивал и искрился огонь. Если бы не опасность, исходящая от любого пламени, то Шайло могла бы назвать это уютным, даже домашним, но не стала приближаться ни на шаг к источнику тепла, как только Аркон ее отпустил и присел в одно из кресел. Марш заняла место у окна – на почтительном расстоянии от огня и мнимо безопасном от старшего вампира. 
- Итак, что ты думаешь об этом всем?
- Думаю о том, чем мне придется за все платить.
Щедрости полагалась своя цена. Вопрос состоял в том, насколько она высока.
Шайло не питала иллюзий относительно своего положения, шаткого и ненадежного. Свою полезность нужно доказать, чтобы заслужить расположение и добиться ответной выгоды. О незаменимости нет и речи – слова Аркона дали ясно понять, что оплошность может быстро расторгнуть его предложение, и вполне ясно, кто больше от этого пострадает. Марш желала знать сразу, что входит в такое туманное «пригодиться». Что она могла дать бессмертному существу, чего он не мог получить сам или не хотел тратить время, даже если оно и было крупицей в песочных часах вечности? Вариантов вырисовывалось не так уж и много. Паутина должна была разрастаться. Но Марш нужно было услышать их непосредственно от самого вампира.
Как много должен заплатить мотылек за то, чтобы обратиться когда-нибудь пауком?

Это не тот ответ, который она ожидала получить. И Марш сомневалась, что в комоде найдется записка, в которой будет он написан.
Вместо ответа – флакончики с маслами.
Некоторые запахи Шайло легко узнавала: лаванда, мята, шалфей, бергамот, можжевельник. Некоторые же терялись в таком букете ароматов, не оставляя даже догадки, какие масла заключены в изящные стеклянные флаконы. Выбор пал на горько-сладкий розмарин, цветок смерти и памяти – что может быть символичнее?
Очередной намек Аркона – и его было сложно не понять. Марш ощутила укол раздражения, в ответ на ее хмурый вопросительный взгляд – его довольная улыбка и расстегнутые пуговицы камзола.
Кто бы мог подумать. Предсказуемо и разочаровывающе. Отвратительно, досадно и мерзко. Шайло с трудом сдержала мрачную усмешку: чем заметнее подлинные чувства, чем проще разглядеть истинное «я», тем быстрее это ее убьет. Взгляд отвращения, брошенное в раздражении слово, излишний жест неприязни – все мысли и чувства, переживания и эмоции, способные тотчас ее погубить, лучше хранить при себе, надежно сокрытыми под маской бесстрастного спокойствия. И даже когда уязвленная гордость задыхалась под каблуком здравомыслия, Марш, не отводя взгляда, холодного и вызывающего, уяснила еще две вещи: Аркону не чужды полунамеки и не ведомо смущение.
Шайло понимала, к чему это все. Неприятно. Возможно, что подобное было неизбежно, однако оставалось вопросом времени, которого сейчас не было. Унизительно. Но мысль, что такая возможность отпустить прошлое и увидеть что-то в будущем, столь же призрачно-прозрачная, как клубящийся над ванной пар, могла исчезнуть, была еще унизительнее. Марш уже приняла решение, теперь нужно было показать, что она не передумала - и здесь есть место полунамекам и нет никакого смущения. Подражание – младшая сестра лести.
Шерстяное пальто. Полосатый шарф. Кожаные сапоги. Серая блуза. Темные брюки. Черные чулки. Светлое белье. Марш, ощущая кожей приятное тепло воды, лишь единожды замешкалась: оставались перчатки. Невинная деталь, скрывавшая грубые сухие ладони бывшей прислуги и мозоли гробовщика, но хранившая чувство самой слабой, отчаянной, ничтожной, но защищенности, которая теперь таяла на глазах. Глупо и сентиментально. Мысленно досчитав до трех, Шайло аккуратно стянула сперва правую, потом левую и положила перчатки сверху на остальную одежду, наброшенную на дверцу комода.
Вода была горячей. Пар обжигал лицо, оседал на волосах лимонно-хвойный запах розмарина. Марш потянулась, запрокинув голову на бортик ванны и ощущая, как вода согревает тело, наполняя его теплом, как если бы под кожей все еще бежала горячая живая кровь. Расслабленный и умиротворенный вид без намека на стыдливость – Аркону нужно было это? Марш, смотревшая теперь на вампира из-под полуприкрытых ресниц, слушала его слова, которые он словно находил и извлекал из ее мыслей и последних воспоминаний: разнузданные дворяне с их секретами, дешевые проститутки любого пола со следами укуса на шее, ждущие последнего омовения трупы в мертвецкой. Чувство грязи, въевшейся под кожу, до костей, через холодную кровь до сердца, до сознания, и можно до багровых пятен на коже пытаться стереть этот невидимый глазу слой грязи, но это здесь не поможет.
– Вы очень наблюдательны.
Даже чересчур.
– Или все настолько очевидно?

Аркон говорил. Марш слушала. Мир преображался в нечто прекрасное и опасное: дурманящий запах розмарина, приятное тепло воды, полотенце в чужих руках, словно стиравших прошлое, и мягкие прикосновения, более не казавшимися неприятными или отвратительными. Может быть, что непривычными. И немного пугающими. Вода расслабляла, успокаивая тело и душу – или то, что он нее осталось. Невозможно сразу сказать, что пьянило и возбуждало больше: нахождение рядом старшего вампира, к которому Марш испытывала смешанные чувства, и опасность, исходящая от такой близости, или же незамысловатая ласка, крывшаяся в столь прозаичном жесте купания.
Платить временем - Шайло приняла эту цену с пониманием. Время было ценным ресурсом, но зачастую таковым его делала смерть: столько всего нужно сделать, столько всего успеть, пока не пробьет последний час. Вампиры могли со стороны наблюдать за этой гонкой, не страшась смертного одра. Впереди долгие ночи, впереди вечность, которую можно сделать приятнее, поймав лучший момент и использовав других ради этого.
- Ты станешь моей стрелой, что будет пронзать сердца.
А сердце Марш уже отравлено ядом, слишком сладким, чтобы противиться ему. Аркон был прав, сравнивая вампиров со змеями, и суть не только в нехватке драгоценного тепла: соблазнительные, тщательно подобранные слова - яд в устах искушающего черно-золотого змея. Шайло, чувствовавшая прикосновение к волосам, инстинктивно сжалась, напрягшись, буквально излучая настороженность, но не шевельнулась, не пытаясь уйти от вампира.
Есть вещи настолько пугающие, что в полной мере сразу осознать их невозможно, и предложения слишком искушающие, что ответить на них отказом недостижимо. Возможно, что это слабость. Скорее всего, так и есть. Лишь позднее, в одиночестве, только в окружении воспоминаний, приходит понимание, ослепляющее больнее солнца – и тогда можно увидеть, что нет пути назад и жить придется в новом, ином мире. Но рассвет осознания еще не скоро, пока была лишь надежда измениться, что затягивала в глубину любой тьмы. Связи, секреты, притворство, ложь – под этим знаменем прошли несколько лет Марш, в окружении и жалких нищих, и богатых дворян, и предложение Аркона не пугало, даже если все зайдет слишком далеко и из этой сети ей уже будет не выпутаться.
- И пока ты будешь делать то, что я тебе приказываю – ты будешь…
Слова, утянувшие ее вслед за старшим вампиром, так и не звучат.
Появление слуги настолько некстати, что Марш не может сдержать разочарованного вздоха. Беззвучное понимание своего хозяина Шайло не удивило: если ей иногда удавалось сломить чужую волю гипнозом, то для Аркона, должны быть, это вовсе невинная мелочь. Внезапная мысль, подобно ледяной воде, пронзила новым страхом: что помешает Аркону сделать из Марш такую же пустую, сломленную куклу, безвольное создание, верное всем своим существованием? Стоило Гризу покинуть комнату, Шайло, подтянувшая колени к груди, обернулась к вампиру.
- Вы можете поклясться, что меня не ждет такое же существование?

Такой ответ ее вполне устраивал – он был логичен. Шайло не ожидала чего-то большего от своего положения. В словах Аркона для нее не было места наивной надежде, что все так просто и легко, которая могла лишить трезвого взгляда на вещи, укрыв все туманом обмана. Даже надеясь на лучшее, стоило ожидать худущего. В любой тьме, даже непроглядной, всегда найдутся самые темные тени и самые ужасные чудовища, затаившиеся в них. Ее дальнейшее будущее в ее руках: ошибка – и можно попрощаться со свободой, какой бы хрупкой она ни была. Марш старалась прощупать почву: какие действия с ее стороны перейдут границу дозволенного, какие же принесут для нее пользу. Лучше заранее спросить о неблагоприятных последствиях, чем познать их на практике позднее. Аркон умел доходчиво объяснять.
Марш осталась наедине с мыслями об особых планах и собственной полезности, а также с ванной теплой воды, пахнущей розмарином и полнящейся драгоценным теплом.
Она не следила за временем. Шайло старалась по возможности посещать общественные купальни, за монету вечером или ночью тайком, но даже такие мелочи, как самая обыкновенная ванная, сейчас казались роскошью, поэтому постаралась выжать из времени, проведенном в воде, все, что столько можно, наслаждаясь, пока была возможность. Хватайся за любую возможность – под этим знаменем проходили последние несколько лет, ведь никто не знает, когда эти возможности себя исчерпают.
Гриз появился почти сразу после звука колокольчика, явившийся со стопкой одежды в руках. Любопытно, кому из обитателей дома она принадлежала? Черный сюртук с красной нитью, темные рубашка, брюки и обувь в тон – только темное, цвета ночи, покровительствующей ее детям, и немного символичного алого. Гриз был молчалив – Шайло это более чем устраивало, пока она одевалась, и сомневалась, что слуга старшего вампира нарушит эту тишину. До столовой они дошли в такой же тишине. Марш, повинуясь старой привычке узнать все, что можно, заранее, вслушивалась магией крови в то, как бьются сердца смертных слуг, узнавая, в каких комнатах они сейчас. Такие ровные, размеренные удары сердец, и Гриз – само воплощение спокойствия, наложенного Арконом на людей, смысл жизни которых сводился лишь к одной цели.
Столовая, полнящаяся мраком, встретила Марш таким же ровным сердцебиением – девушка, показавшаяся в комнате вслед за Гризом, сразу повернула голову в сторону источника жизни, вслушиваясь в тихое, почти незаметное дыхание. Именно такая деталь привлекла внимание вампирессы, только потом заметившей, что, кроме Аркона, в столовой находился кто-то еще. Общаясь с мертвыми, невольно в первую очередь замечаешь живых. Знакомство с незнакомцем закончилась на коротком взгляде, и Шайло не приходилось сомневаться, что она могла быть вполне заменима в случае неверных действий: она не единственный вампир, который попал в услужение Аркону.
Марш осторожно подошла к столу, за которым сидел мужчина. Она привыкла прятаться по углам – так, чтобы возможно было услышать все разговоры, но в то же время достаточно далеко, чтобы иметь шанс сбежать. Сейчас в этом не было необходимости.
- Присаживайся. Ты голодна?
- Немного.
Откровенная ложь с самым честными, самыми искренними глазами. Последний глоток крови – несколько дней назад, девушка – как ее, Амалия? Амели? Милли? Миа? – в полумраке пропахшей опиумом комнате притона с каким-то столь пошлым и банальным названием, что лучше не вспоминать. Мало гордости в том, чтобы питаться тем, что проще достать – жалование гробовщика не очень велико, но на ужин в компании легкодоступных девушек или юношей хватало. Наверное, Аркону не стоит знать, что охота Марш сводилась к посещению дома терпимости. Шайло начинала понимать, что ее прежняя цель – просто выживание – уже не так воодушевляет. Она ведь могла сделать куда больше.
Аркон кивнул в сторону застывших живых изваяний – выбирай. Юные, прелестные, полные жизни создания на любой вкус – Марш почти смутилась от такой щедрости. Почти: зачем еще они могли быть здесь, кроме как для того, чтобы служить трапезой ля вампиров? Шайло быстро пробежала взглядом на всем живым статуям и остановилась на одной из них – коротко стриженной брюнетке, столь бледной, что казавшейся тенью среди остальных. Та приблизилась, двигаясь словно во сне, и, остановившись в двух шагах от вампирессы, подала ей руку.
Марш заколебалась: глоток горячей крови при посторонних почему-то вызывал больше неудобства, нежели купание, оставаясь чем-то интимным, проходящим в одиночестве, и не будь она мертва, щеки обязательно бы алели румянцем, который выдал бы это смущение. Но потом она припала к чужому запястью, как умирающий от жажды припадает к источнику среди песков пустыни. Горячая кровь не казалась сладкой, бьющей в голову, как вино, - для Шайло она казалась свежей, как чистая вода, испитая, когда от обезвоживания темнеет в глазах и подкашиваются ноги. Только с глотком живительной крови Марш чувствовала, как сильна была жажда в последнее время и с как она теперь отступала. Опускать столь желанную руку совсем не хотелось, голод требовал и молил выпить девушку досуха, не оставив и капли, но вампиресса все же смогла отпустить ее, вовремя отстранившись. Обременять хозяина дома мертвым телом неизвестной девушки не лучшая идея, так ведь?
Марш смотрела, как продолжает бежать кровь, стекая по запястью, и, оторвавшись от этого созерцания, взяла девушку за руку. За собой нужно убирать – первое правило, которое когда-то пришлось выучить Шайло, вынужденной самостоятельно разбираться со всеми вампирскими тонкостями. И, если говорить откровенно, у нее просто не было денег, чтобы заплатить за порчу имущества публичного дома. Под легким, самым простым заклинанием Марш ранка начала затягиваться, заживая на глазах, сперва оставляя розовый след на бледной коже, но потом исчез и он. Шайло, удовлетворенно улыбнувшаяся, повернулась к Аркону.
- Благодарю.

Еще одна ложь. Маленькая, незначительная, скрывающая слабость за словами обмана – и она должна была стать последней. Марш не хочет узнавать, как легко ее мысли могут стать подобно открытой книге, если она солжет еще раз, ведь только мысли оставались единственным, что принадлежало лишь ей. Ложь стала тенью за столько лет – такой же нераздельной с самой Марш: имитируя жизнь, приходится лгать, и с каждым словом обман разрастается, становясь таким же незаменимым, как хороший костюм на маскараде. Однако сейчас для Шайло ложь стала петлей, накинутой на шею приговоренного к виселице, и солгать Аркону в чем-то, даже в мелочи, даже пытаясь скрыть неприятную правду, значило шагнуть со смертельного помоста. Не лгать.
На мягкой салфетке остались алые пятна крови. Шайло ответила молчанием на слова старшего вампира – она не была в горах никогда: ни до смерти, ни после нее. Она больше знает города: запутанные улицы, жилые или же опустевшие дома, отбрасывающие тени, голоса людей никогда не смолкают, и даже рассвет будто с опозданием касается холодного камня мостовой. Но даже он, наверное, теплее, чем ладонь Аркона, который снова ведет Марш пол дому, но более не задерживаясь и сохраняя молчание. В доме тихо и спокойно, только чуть слышна жизнь обитателей дома, более не кажущимся столь мрачным. Комната, расположенная в соседнем крыле, скромная, если сравнивать ее с покоями хозяина, но именно в этой простоте Шайло сейчас остро нуждалась. Она не задавала больше вопросов: ни о том вампире в зале, ни о щедрости ужина, ни о внезапном пополнении в семействе, как выразился Аркон, ни о его прошлом или ее будущем – вопросов было достаточно сегодня, даже если ответы на некоторые не были даны так просто и ясно.
До рассвета несколько часов. 
Марш снова в коридорах - безмолвная тень, исследующая дом. Множество комнат: некоторые почти такие же скупые на интерьер, как ее покои, другие наоборот полны изящного богатства; некоторые приоткрыты, другие заперты на ключ – в первые можно заглянуть, а вторые лучше не трогать, ведь они закрыты точно не зря. Комнаты прислуги, для гостей, для обитателей, кабинеты, библиотека, столовая, кухня, кладовая – нескольких часов, пролетающих незаметно быстро, не хватает, чтобы увидеть и оценить абсолютно все. Шайло слышит смех из-за некоторых дверей и тихие беседы, говорящие о том, что люди вполне счастливы здесь. Они, аккуратные, в чистых, выглаженных, накрахмаленных одеждах, спокойно выполняют свою работу, словно нет никакого принуждения, вед для них это обычная жизнь. Шай, чувствующая, как закрываются глаза, на обратном пути все же останавливается у одной из комнат, где снова слышны голоса людей, но так и не переступает порог, не решаясь заглянуть за приоткрытые двери: она наблюдает, знакомится с тем, как течет жизнь в доме, но остается в стороне, не вмешиваясь и держась ближе к теням, пока не переступает порог своей комнаты.
Возможно, своего нового дома.
Марш легко засыпает, зная, что встретит следующий закат.
Мир встречает новый рассвет.