Он сжигает себя заживо. Воздух вокруг мужчины уже давно выгорел. Любое дуновение вызывает приступ освежающей боли. Оно срывает горящую кожу, оголяя нежные и мягкие розово-красные мышцы и белоснежные жилы. Огонь с радостью перебрасывается на них, вгрызается в волокна и красный становится черным. Невыносимая вонь: теплая кровь, дерьмо и пепел.

Перед глазами вся жизнь проносится: вот он венчается перед Имиром. А вот избивает жену, перебрав изрядно. Вот какая-то девчонка мелкая осталась на ночь и утром уже не улыбалась. Вот палка опускается на посмевшего подойти слишком близко нищего – а ему-то всего монетку бы. А может и нет, уже не разобрать, упустил момент. Вот очередная драка и виновный – не он, конечно, нет.

Это отвратительно и фигура корчится, пытается сбить огонь, но тот лишь больше распаляется. Обугленное мясо свисает кускам и, наконец, не выдерживают глаза – лопаются, не успевая растечься, выжигаются заживо. Мужчина бьется о землю, травмирует, рвет, царапает мышцы и сухожилия, обнаженные и такие нежные, в надежде, что не остается ничего, что могло бы чувствовать. Он хочет дорваться до почерневших легких, которые продолжают вопреки здравому смыслу качать воздух, пылающие изнутри, раздирающие его самую суть; хочет вывернуться наизнанку. Возможно, помогло бы. 

Он хочет кричать, но у него нет рта. 

Не в этот раз.

Похоть.

Обжорство.

Зависть.

Все эти откровения, это чувство вины и вседозволенности в пьяном угаре – ничего нового, ничего интересного. Но призрак милостиво дожидается, пока сознание не самоуничтожится полностью. Только тогда он едва улыбается и переходит в реальный мир. Короткий взгляд – очередная судорога, пред- или последняя, сердце уже разорвалось, не выдержало, но кровь еще пытается циркулировать.

«Хм», в руках – колыбель кошки, переплетенная в причудливый узор. Нет ни начала, ни конца – лишь натянутые переплетения. Когда лопается одна нить, узор не рассыпается, но становится более свободным и радует глаз. Хоть что-то радует.

Он проходит сквозь дверь, спускается вниз, присоединяясь к проснувшимся. Встает в стороне по другую сторону прилавка, откуда еще вчера текло в три ручья и пиво, и грог. Остается невидимым, перебирая механически иллюзорные нити. 

Если это чья-то шутка, то это весьма неудачная шутка и не долго ей продолжаться. Запирать в каком-то вшивом трактире призрака с аллергией на свет. Это все равно, что в одном клетке держать змею и стаю беззубых толстых мышей. Их уже осталось десять и большая часть из них отвратительно похмельна.

Конечно, вероятней всего, что он здесь случайно и в чьи-то планы входит совершенно другое, но… Все еще живы. Возможно, важная встреча, которая не должна состояться? Или чье-то отнюдь не трезвое заклинание сработало так, что вызвало подобное… неудобство?

Хозяин трактира начинает паниковать, но получает команду и как послушная собака затыкается, бродит между столами и фальшиво улыбается, хотя пот течет по лбу крупным градом. И те, кто был разбужен воплем про спасение Имиром, это чувствуют. Удивительная эмпатия проявляется в моменты всеобщей опасности – в воздухе разливается тревога, страх и непонимание, напускная храбрость и редкое спокойствие.

Вейн переводит скучающий взгляд на осадившего трактирщика. Стоит себе, трубку курит и совсем даже не удивленный. Слишком просто будет, если он окажется первопричиной происходящего.

Переводит взгляд на едва проснувшихся, надевших кому что под руку попалось. Девицы трусливо выглядывают из-за дверей, не понимая, что происходит и….

Все затягивается и это отнюдь не решает проблемы.

Призрак выбирает старика, невысокого с серо-светлой, каменщик, не иначе, кожей, дряблой и тонкой – у таких всегда что-нибудь не в порядке – или голова, или мочевой пузырь. Впрочем, одно другому не мешает и главное, вовремя найти виновного.

«Все молчат. Ты тоже боишься, - Вейн говорит тихо, аккуратно выстраивая каждый слово в панический ряд в чужом сознании, подстегивая паранойю. Уверенный тон, негромкий – знает, о чем говорит. - Правильно. Он убьет тебя. Уже совсем близко».

Не предлагает сделки, не обещает спасения. Только действительность и факты, ничего больше. И ведь не солгал даже - старик умрет, они первым умирают всегда - дети и старики, - легкая добыча. 

Когда он поднимает взгляд, перестроив в очередной раз узел, старик уже дрожит, шумно дышит. Наверняка, пытается успокоиться. Вот незадача - чем больше успокоения, тем больше страха. Собрались практически все. Он больше многих боится умереть, рядом с ней уже стоящий. Его трясет и хватит одного слова, жеста, чтобы эта бочка рванула. 

Смертные удивительно честны, когда находятся вне покоя.

Отредактировано Кадар (24-07-2017 11:11:47)

Вейн без интереса наблюдает за людской стаей и их разборками. Беззвучно ухмыляется, когда старик оглушается. Как жаль, он имел все шансы умереть. И, сделай он это, его существование прекратилось бы на весьма мажорной ноте. А теперь – старческая паранойя, обостренная до предела, она принесет ему немало бед в обозримом будущем.

С другой стороны – если бы все закончилось так быстро, он не смог бы понять, как благородна смерть, как добра Тьма, дарующая спасение. Это произойдет лишь тогда, когда доведенный до исступления разум решит перешагнуть через себя, отринуть все людское, ибо в нем нет ничего святого. Воистину, этот королевский подарок не должен доставаться так легко, кому бы то ни было и призрак переводит взгляд на такого спокойного и возомнившего себя лидером.

Что он такое? Не человек, не та стать и взгляд, не нейтральный – что-то реагирует на этого мужчину, заложенное в самую суть, сосредоточение того, что привязывает к этому миру, не давая отправиться в иной и лучший. То чувство, что появляется в звере при виде капкана – не опасен, если не подходить и лучше не попадаться. В идеале – уничтожить, чтобы избавиться от аллергической реакции, тревожащей и раздражающей.

А тот продолжает говорить и за неимением лучшего, люди будут слушаться его. Несет свое слово уверенно и устало, словно не один легион потерял, устав доказывать командующему – они умрут, подумайте еще раз, нам разве мало смертей? - и натыкаться на безмолвное, но ясно читающееся «допустимые потери».

Призрак читает появившиеся слова. Оглядывает собравшихся еще раз, по привычке пытается пролететь по поверхностным мыслям и с удивлением понимает, что… Не может. Чужой ментальный блок, которого еще несколько секунд назад не было.

По отдельности все это не более, чем мошкара, легкий флер неприятности и даже забавно.

Вейн качает головой и прикрывает лицо ладонью. Этот маленький бастард, будь он не ладен, имеет неплохое шило и в причинном месте оно играет…. Отвратительно фальшиво. Ни изящества, ни мужества. Даже почти стыдно стало.

«Однажды в трактире собрались: светлый, темный, женщина и тройка артистов…», неплохое начало для какой-нибудь хорошей светлой сказки, думает мужчина, исключая из своей иллюзии еще одну нить, и еще одну, авансом. Вот только это не тот рассказ и совсем не сказка.

Интересно, что будет, если умрут они все до того, как закончится эта игра?

Нет, так не пойдет. Конечно, можно было бы оставить это живым – пускай разбираются, а как разберутся – все отправятся восвояси. И это было бы неплохо, и возможно, даже очень хорошо. Однако, призрак – не светлый, не нейтральная единица, что будет рассказывать сказки, вспоминать, как жизнь прекрасна и давать мудрые советы. Призрак как напоминание живым, оставленное Тьмой и Смертью – сестрами ночи, что были и пребудут всегда. Всегда голодное и даже не смотрящее на все эти приземленные «одна смерть – одна подсказка». Зачем ждать?

Он остается невидимым для непосвященных глаз, когда оказывается за спиной охранника женщины. Смысл тратить шаги, если больше не нужна поверхность для опоры? Такой детина с виду, но определенно – в своей степени умен, и силен. Возможно, он верен ей, возможно, обязан жизнью и сопровождает, чтобы искупить долг. Но все это становится абсолютно не важно, уже не теперь, когда призрак касается его.

Бледность как признак головной боли. Тошнота туда же и хватание за голову, и оседание на пол – боль жуткая, короткий упадок сил. Весьма удобно скрыть одно другим сейчас, когда жизненный запас быстро истощается, приобретает другую формулу. Призрак идет дальше, накидывая доведенный сверху доведенный до совершенства «паралич».

Целое заклинание действует на всю физиологию, но это не так интересно. Тем более, ментальная магия сама по себе – хороший инструмент, но не самый быстрый и потому не действительный сейчас, когда человеческое сердце, такое хорошее мясистое сердце замирает под пальцами.

Уже второе, отстранено думает Вейн, сжимая ладонь в кулак, запечатывая псионикой этот уже бесполезный кусок мяса в паралич. Когда нельзя воздействовать через разум, всегда остается сердце.

Мужчина подается вперед, мертвец, еще не осознавший этого, падая на руки. Женщина бросается к нему в бессильной попытке помочь, он отталкивает ее,  чувствуя отсутствие чего-то такого важного, прямо жизненно необходимого. Но это не важно, он так устал – его жизнь, исполненная радостей в меньше степени, прожита зря. Он лишь занимает место в этом перенаселенном мире, недостойный жизни.

Касание призрака – малоприятная вещь, резко начинаешь видеть все в режиме действительности, без приправ «мечты», «надежды», «вера».

Призрак идет обратно, ведет обратный отсчет:

Два.

Он не может дышать и его бросает в жар.

Один.

Хватается за голову, хотел бы взвыть, но поздно – нет смысла, нет смысла ни в чем. Остается лишь раскаяться, принять камень вины, образовавшийся на месте сердца. Это не чувства, не осознанная мысль, но последняя попытка сознания избежать боли.

Ноль.

Смерть в смирении – не самый плохой вариант. Он остается на месте, так и сгорел, внутри себя, отдав тепло в бестелесность.

"Где мои подсказки, бастард?".