Как обычно и бывает по негласным законам подлости, Салима «выдернули» в один из его и так немногочисленных выходных, что он собирался провести вне казарм – в Гульраме, где он мог бы просто отдохнуть. Просто почувствовать себя не капитаном соколиной гвардии, но самым обычным человеком, даже в какой-то мере свободным человеком. Это чувство было довольно необычным, но приятным: ты обладаешь собственной волей, сам решаешь, что тебе делать, на что тратить золотые. Для невольника, ранее бывшего свободным, подобное эхо из прошлого было крайне ценно. Пожалуй, это было единственной связью Абдулккадира с его прошлой жизнью, столь презираемой им сейчас. Единственной, но хотя бы приятной.
Гвардия получила приказ немедленно отправляться в охваченную восстанием Тушпу, где произошла расправа над сборщиками податей. Капитан гвардии, пока его люди спешно собирались в путь, лично видел того самого единственного выжившего человека. Жалкое зрелище. Избитый, с разбухшим от побоев лицом, с вздувшимися синюшными, будто сломанными конечностями и… без глаз. Его ослепили, пытаясь припугнуть других подданных халифа и этими действиями заявляя о серьёзности своих намерений. Обычные крестьяне собирались бороться против халифа – глупо, опасно, безвыигрышно. Жители Тушпы теперь были не более, чем обречёнными на смерть глупцами. Халиф таких не прощает.
Конные гвардейцы мчали к указанной деревушке, поднимая тучи пыли, что являлись свидетелями их неминуемого приближения ещё задолго до их появления на виду. Воины скакали в абсолютной тишине, нарушаемой лишь топотом копыт, перекличкой ржущих коней и бряцаньем тяжёлых пластинчатых лат. Каждому перед бойней, которую они устроят в деревне, требовалось собраться с мыслями: всё-таки убивать было иногда тяжело. Хоть гвардия и защищает народ через халифа, храня его жизнь как великую святыню, без которой падёт весь халифат, а нападать на вчерашних подданных было… больно, что ли?
Стояла невыносимая жара, ощущению которой броня только способствовала, давя на тело. Однако, как бы не хотелось стянуть с себя хотя бы шлем в виде головы сокола, ни один из гвардейцев не смел этого сделать, борясь с трудностями.
-Тушпа, капитан, – по-гульрамски произнёс рослый, как и вся сотня, воин, когда на горизонте стали еле различимы маленькие светлые строения, спрятанные за хлипкой стеной. Он был правой рукой Салима – именно с ним они воевали еще, будучи телохранителями принца Закира, с ним пошли и на «повышение», когда тот стал халифом. Поселение было довольно мало и оказать серьёзного сопротивления не могло просто физически: не по их силам бороться хотя бы с парой десятков хорошо вооружённых воинов.
Замедлив продвижение своих конников, капитан приказал им перестроиться в несколько колонн, что должны будут хлынуть на улицы Тушпы, убивая всех на своём пути. Абдулккадир сомневался, что к их приезду восставшие ещё не приготовились – они наверняка завалили улицы всевозможным мусором, дабы кони не смогли пройти, но и это не помеха – каждой из воинов, помимо обычного набора оружия, имел по луку и колчану зазубренных стрел. Салим предпочёл бы даже не въезжать в поселение, расстреляв его издалека, но халиф хотел бы видеть главного зачинщика живым, дабы потом прилюдно казнить его в назидание другим. А воля господина, как известно, закон.
Когда воины подъехали к одним из ворот в городок, капитан приказал остановиться. Даже не видя людских фигур на стенах, он знал, что за ними наблюдают. Знал, но совершенно не боялся, что в него что-нибудь запустят или попытаются убить сразу же. Большая часть жизни, проведённая в многочисленных сраженьях, научила его не бояться смерти, гордо смотря ей в лицо. С ним выехали правая рука и знаменосцы со стягами халифа и гвардии – на обоих были соколы, лишь по-разному изображённые.
-Тушпа! – громко и чётко, хорошо поставленным командирским голосом произнёс Абдулккадир, обращаясь к опальному селению, -Милость вашего халифа, Закира Эскандара поистине безгранична. Он дарует жизни вашим семьям, если мужчины сложат оружие и сдадутся нам без боя. Своим благоразумием вы сохраните жизни женщин и детей, которые вам так дороги. Ваш ответ? – да, они прибыли лично ради бойни, и они её устроят.

Гвардейцы хотели облегчить себе задачу, предложив селянам самостоятельно открыть им ворота в  Тушпу. Конечно, эти хлипкие стены не были преградой для бравых воинов халифа, но и тратить на них время и силы особо не хотелось – не за этим они прибыли, собственно. Однако, если понадобится, Абдулккадир готов был даже осаждать несчастное поселение, дабы наказать восставших.
Но, увы, вконец отчаявшиеся люди не понимали, что своим сопротивлением делают себе только хуже. Ещё хуже, чем они сами себе сделали, загнавшись в этот каменный мешок, именующийся Тушпой.
-Ты смел забыть, старик, что делает для вас халиф? – гвардеец был абсолютно спокоен. Он уже далеко не в первый раз вёл подобные беседы, со временем уже начинаешь привыкать и даже скучать, ибо всё всегда одно и тоже. Сначала тебе дерзят, не подчинаются, а потом вспоминают о раболепии, умоляя тебя сохранить им жизнь. Дурни. Словно не знают, что смерть в их случае – это и есть та самая милость Закира Эскандара, ибо загнуться рабом в каких-нибудь рудниках, гораздо хуже. Это страх и ужас любого, что рискует попасть на невольничий рынок. -Знаем мы многое, например, мы знаем честь и верность. Знакомые слова, изменник? – капитан лениво поправил скимитар, висящий у него на поясе, после чего уже всерьёз задумался о том, чтобы дать команду к атаке. Пока они ломают ворота, люди уже успеют убежать вглубь селения, но их это не спасёт – им не скрыться от быстроногих гульрамских скакунов. Лучших во всём халифате, ибо Закир не скупился на обмундирование своих верных слуг. -И я покажу тебе, что они означают, – подняв над головой правую руку, что была свободной, Салим намеревался отдать этот злополучный приказ. И он отдал бы его, не отвлеки его какая-та женщина, говорившая из-за стен поселения.
Голос был неестественно сильным и громким, хотя Абдулккадир даже не видел говорившую. И это его, признаться, настораживало. Не могла обычная женщина обладать таким голосом…
-Капитан соколиной гвардии, Салим Абдулккадир, – представился воин на общем наречии, которое тоже следовало знать телохранителям. Также, он мысленно отметил, что ситуация уже начинает отклоняться от привычного ему сценария – вернее, она становилась немного разнообразнее, обещая быть интереснее. -Имя негульрамское. Мятежники обзавелись чьей-то поддержкой? Любопытно… – подумал гвардеец, скосив взгляд на своего помощника, которого это тоже напрягло. -Выйти! Я хочу видеть того, с кем говорю. В противном случае, я приду сам, но не один и с оружием, – идти на поводу у опальных селян он не собирался, а потому – командовать будет сам.

Женщина, обещавшая сделать это подавление восстания более интересным, не оправдала возложенных на неё надежд. Заговорив было с гвардейцами, она почему-то умолкла, и за стенами селения более не было слышно ничего, достойного внимания воинов. Только возня, больше похожая на предсмертную агонию – предатели явно готовились дать отпор соколам, но чем? Тронутыми ржавчиной косами да вилами, коих было полно в их полуразрушенных сараях? Право, это жалкое зрелище! Такой «войны» не достойна лучшая часть армии владыки Гульрама, но, к сожалению для капитана, ей приходилось делать всё, что тот прикажет. Даже воевать с этими оборванцами, смевшими напасть на кормящего их хозяина.
Не дождавшись женщины, Абдулккадир резко опустил ранее занесённую вверх руку, после чего первые ряды подвластных ему колонн выехали вперёд. Ворота были хлипкими, и телохранители намеревались снести их с помощью переносного тарана и собственных лошадей. Десяток воинов, спешившись, вынесли припасённый таран, на конце которого располагалась тяжёлая баранья голова. Мощное орудие, как предполагал капитан гвардии, должно было взять старое дерево буквально за несколько ударов, открыв воинам путь в Тушпу.
-Луки к бою, прикрывать! – отъехав чуть в сторону, приказал Салим конным, наблюдая за тем, как пешие гвардейцы разбегаются для нанесения первого удара. С треском и криками осаждающих, ворота чуть качнулись, но устояли. Пока таранщики отходили для разбега, лучники внимательно следили за стенами, готовясь выстрелить в любого, кто на них покажется – они защищали беззащитных братьев по оружию.
Второй удар приблизил конец сопротивляющегося дерева, а третий и вовсе пробил брешь, сквозь которую были видны ближайшие дома. Грязные глиняные домишки – такие были по всему халифату – прибежища бедняков, не требующие особого ухода и затрат на строительство. Большинство деревень, уже уничтоженных за неповиновение, были похожи на эту – все, как одна. Салим даже перестал различать их, ибо образы в его памяти путались, сливаясь в единую кашу.
Очень медленно, но верно воины добивались своего.
Пятый удар всё решил: жалобно треснув, грубо вытесанные доски поддались, а задвижка, не позволявшая створкам распахнуться, сломалась. Таранщики быстро оттащили своё орудие в сторону – подальше с пути основной части гвардейцев и, бросив на землю, метнулись обратно: им следовало ещё открыть ворота.
Соколы, предчувствуя скорую битву, залязгали мечами и копьями по круглым щитам, на которых также красовались эти гордые птицы. Хищники, коим неведом страх. Кони, которым передалось настроение их всадников, беспокойно ржали и копали копытами сухую землю. Абдулккадир, желая быть в самой гуще, намеревался лично вести их в бой, а потому выехал вперёд, в начало главной колонны, что первой въедет в опальную Тушпу.
-За халифа! За халифат! За Гульрам! – вскинув обнажённый скимитар над головой, гвардеец вынудил коня встать на дыбы, дабы его видел каждый сокол.
Ворота открылись.

Ворота, мешавшие конникам влиться в городок и стереть его с лица земли, пали, не совладав с боевой мощью тарана. Теперь орудие, выполнившее свой долг, валялось в стороне – там, где оно уже никем не будет тронуто вплоть до того момента, как гвардейцы не соберутся отправляться обратно в Гульрам, принеся копьях победу своему господину.
Теперь  гвардейцы готовились к рывку: стоит поднятым тучам пыли уняться, как они пришпорят лихих жеребцов и… падут под смертоносными обломками развороченной стены.
Салим, в тот момент повернувшийся к своим воинам, момент взрыва не увидел, лишь услышав оглушительный грохот. Конь под ним пошатнулся, но не дёрнулся, почувствовав удар ногой. Несколько острых досок со свистом пронеслись прямо рядом ним, поразив одного из знаменосцев, распоров тому незащищённое горло. Брызнувшая кровь залила капитанского гнедого жеребца, из-за чего тот попятился, потрясая головой.
-«Проклятье,» – гвардеец, мельком взглянув на павшего товарища, повернулся к Тушпе, взятой огнём в кольцо. Всё-таки к встрече с ними приготовились, хоть и не так, как предполагал Абдулккадир. -«Гнать! Скорее, пока не ушли,» – в том, что селяне будут их дожидаться, телохранитель сомневался. Нет, он был уверен, что они заранее обеспокоились и о плане отступления.
Десятки солдат уже лежали на земле: проверять, живы ли они, времени не было. Таранщиков, вернее, окровавленные тела, оставшиеся от них, разбросало в разный стороны от ворот. Они представляли собой страшное даже для закалённого воина зрелище: походили на ежей, буквально утыканных обломками. Убитые кони лежали рядом, а то и уже пытались сбежать, от страха прижав уши к головам. Атака превращалась в незапланированный бардак, угрожая срывом.
-Соколы, за мной! – наклонившись в седле, Абдулккадир высвободил из рук убитого воины гвардейское знамя и, перехватив его поудобнее, рванул к павшим воротам. В левой руке были зажаты поводья и древко знамени, в правой острейший скимитар – сомнительное удобство, но боевое знамя должно быть в самой гуще схватки! Благо, что пламя стихало, и кони просто перепрыгивали его, практически не обжигая кожный покров.
Салим влетел в Тушпу первым, тут же полоснув скимитаром по какому-то человеку, что попался у него на пути. Гвардеец даже не всматривался, кто это был, бездумно нанеся удар по незащищённой голове, после чего поскакал дальше. Его колонна следовала за ним, рассредоточиваясь по всей площади у ворот, две другие колонны поскакали дальше. Воинов было маловато для более-менее приличного боя, но его и не должно было быть: вряд ли селяни будут задерживаться, нарываясь на гнев телохранителей. А они, увидев смерть братьев, были в ярости. Особенно Салим, которому предстояло отчитываться за их гибель перед самим халифом и другими гвардейцами, ибо он – командир – залог их безопасности и успеха их дел.
Стоило ему увидеть женщину, что выделялась ярко-алым пятном на фоне грязноватых домиков, как он рванул своего гнедого гульрамца к ней, намереваясь отыграться за смерть союзников. Конь, не собираясь врезаться в угольного, резко затормозил, позволив Абдулккадиру с яростью замахнуться на жрицу.

Бесстрашная или обезумевшая от страха женщина показалась гвардейцу идеальной мишенью. Он так ярко выделялась на общем фоне, что буквально притягивала к себе взгляд – пропустить её воин никак не мог, как и не… попытаться нанести удар. Конечно, в другой ситуации он бы мог ещё задуматься, стоит ли её убивать сразу, но сейчас, когда Тушпа позволила себе столько наглости, покусившись на жизни верных слуг халифа, нет – только смерть всех здесь находящихся может попытаться загладить эту вину. Абдулккадир убьёт каждого, кто ему встретится на пути, как и любой из его оставшихся соколов, обозлённых до предела. Око за око.
Но, к удивлению командира, женщина внезапно ожила и попросту увернулась от его оружия, пригнувшись к спине своего жеребца. Почувствовав болезненный укол гордыни, гвардеец потянул на себя поводья, заставив гнедого в бешенстве загарцевать, угрожая либо опрокинуться самому, либо скинуть с себя всадника. Соколиный стяг был довольно тяжел, он мешал, однако Салим ни за что с ним не расстанется: нового знаменосца, которому доверят такую честь и ответственность, ещё только предстояло выбрать.
-Изменнику будут наказаны. Все до единого! – на одном дыхании выпалил воин, круто развернувшись. Конь яростно ржал, взбесившись от запаха жжёных человеческих тел, дерева и крови, которой здесь пропитывалась сама земля. По мнению воина, он должен был расправиться с наглой женщиной и мчаться дальше – за своими конниками, уже ушедшими вперёд. Конечно, там и без него есть правая рука, способная взять на себя командование, но капитан он. Именно он! -Я не знаю таких богов и не верю во всякую ересь, – уже рыча от злости, телохранитель сжал рукоять скимитара так, что даже костяшки пальцев побелели. Салим обещал себе, что, расправившись с этой жрицей неведомого божества, он лично прольёт кровь и каждого её человека, если такового найдёт. Красные плащи? Найдём.
Сокол не мог почувствовать магической силы, когда жрица начала кастовать какое-то заклинание, но он мог понять, что именно она делает. Стоило гвардейцу почувствовать угрозу, как он вынудил своего гнедого скакуна отпрыгнуть от Нарэноны, уйдя чуть в сторону от неё, но, всё же держась рядом, дабы быстро, таким же прыжком, нанести удар. Телохранители были беззащитны перед любой магией, кроме ментальной, и опасались не напрасно – колдовство было серьёзной угрозой для их жизней. Однако жрица, как оказалось, колдовала против огня, продолжавшего бушевать у стен селения, вяло пожирая их. Когда пламя стихло, поддавшись более сильной, чем оно, магии, жрица некого Огнебога заговорила вновь.
И слова её гвардейцу не понравились.
-Как смеешь ты, женщина, говорить, о чём думает наш халиф? – воин нахмурился, однако атаковать не спешил, вместо этого по кругу объезжая колдунью. Теперь, когда он знал, что той подвластен огонь, Салим опасался, что жрица способна и на что-то большее. -Сдавайся, ведьма, твою судьбу будет решать мой господин, – соколы практически никого не брали в плен – это были самые настоящие исключения для тех, кого не причисляли к зачинщикам восстаний. Теперь же это исключение было сделано и для мага.

Отредактировано Салим Абдулккадир (31-10-2016 08:47:02)