Селение встретило их пугающей пустотой.
Полусожженные и полуразрушенные здания стояли, залитые солнечным светом. Желая отвести взгляд от руин, Миристель подняла глаза к небу. Природа была постоянна, и никакое зло в мире не могло заставить солнце зайти за горизонт или скрыть свой сияющий лик за тучами.
Они шли вдоль некогда оживленных улиц; каждый в их небольшом отряде хранил молчание, не решаясь сказать ни слова. Миристель изредка оглядывалась по сторонам, желая увидеть хоть одного жителя, но, напуганные, они ушли в центр деревни, сбившись в группы. Зияющие дыры на месте окон в уцелевших домах вселяли страх в душу и вызывали перед мысленным взором картины более счастливых времен.
"Возможно, здесь..." – Миристель перевела взгляд на двухэтажное строение, наполовину сделанное из камня. Второй этаж, видимо, деревянный, пострадал при пожаре, оставив лишь каменные стены. – "...когда-то жила счастливая семья." – На окне "сидела" детская кукла, которая, благодаря каменной преграде, не сгорела в огне. Она смотрела своими неживыми глазами на проходивших мимо эльфов, и ветер трепал ее волосы-нитки. Жрица сжала губы и отвернулась, чувствуя, как в душе все больше разгорается ненависть к жестоким, омерзительным прислужникам Рилдира, которые посмели напасть на это селение.
"Рилдировы выродки", – мысленно выругалась девушка, вслух по-прежнему ничего не произнося. По мере их приближения к центру деревни кое-где стали появляться жители; они затравленно озирались, недоверчиво смотрели на отряд эльфов из-под нахмуренных бровей. Множество взглядов устремлялось на невысокую девушку в белоснежном одеянии, столь ярко выделяющемся на фоне деревни, погруженной в траур. Миристель лишь кивала жителям, приветствуя их. Она еще скажет свое слово, но не здесь и не каждому по отдельности. Она соберет селян вместе и своей уверенностью в славном будущем внушит уверенность им. Она очистит оскверненный варварами храм и вновь проведет службу; вместе они преклонят колена пред великими и мудрейшими богами, которые не могли оставить их в столь трудный час.
– Боги не забыли об этой деревушке, – произнесла Миристель – Они ниспошлют нам всем силы для противостояния мраку, – она приподняла подбородок и еще увереннее двинулась вперед. Вера всегда была ее опорой и поддержкой, занимала важнейшее и первостепенное место в душе. Жрица знала, что сделает все для того, чтобы восстановить в этом селении покой, и что ее мудрейшая покровительница не оставит Миристель в трудную минуту.
Эта деревушка стояла на самой границе и не могла быть застрахована от набегов, возведи вокруг нее хоть самую высокую стену. Но теперь, по крайней мере, жители будут готовы к обороне, если понадобится вновь защищать себя от захватчиков. С ними будет оружие, они будут более подготовлены, а самое главное, в случае очередного нашествия с ними останется ценный источник жизненных сил, который жрица принесла с собой: вера.
Впереди показались очертания храма; взволнованная, Миристель ускорила шаг. Она боялась ступать в храм, зная, что увиденное заденет ее самые светлые чувства. Боль богини, чье святилище оскорбили своим присутствием грязные слуги Рилдира, была болью самой Миристель. Девушка сжала руки в кулаки.
Наконец они достигли главной площади, посреди которой и возвышался храм. Он был сложен из камня, а потому почти не пострадал при пожаре. Его высокий силуэт был благороден; святилище сохранило силы, которые отдавало ему не одно поколение жрецов и прихожан. Эти каменные стены скрывали собой священное место, прелесть которого открывалась лишь тем, кто переступал порог храма с искренной верой в сердце. Миристель благоговейно замерла, а затем медленно прошла к храму. Она была так сосредоточена на том, чем встретит ее святилище, что почти не смотрела на жителей. Девушка медленно поднялась по ступенькам и протянула руку, чтобы коснуться дверей и распахнуть их, но вдруг, по непонятной ей причине, обернулась.

Отредактировано Миристель (17-02-2016 01:39:47)

Миристель почувствовала скорее внутренним чутьем, нежели как-то еще, что ее единение с богиней попытались нарушить. Повернув голову, она краем глаза заметила, как что-то промелькнуло поодаль от нее.
Девушка тут же развернулась всем телом и обвела жителей взглядом, пытаясь понять, что произошло и почему на площади вдруг появилось странное и беспричинное оживление, ведь еще секунду назад толпа безмолвствовала.
Она изумленно замерла, увидев на столь малом расстоянии от себя хмурого незнакомца. Он стоял подле ступенек, и взгляд его серых глаз, суровый и отталкивающий, пристально изучал растерянную жрицу. Миристель потребовалось несколько секунд, чтобы оправиться от удивления и взять себя в руки; за это время мужчина так и не отвел от нее своих холодных глаз. Какое странное и неприятное чувство вызывал его непроницаемый взгляд. Миристель едва сдержала себя, чтобы не отступить назад, к дверям и спасительному полумраку храма. Какая-то сила исходила от этого угрюмого человека, и эта сила, казалось, была наполнена тьмой. Жрица почувствовала, как в самое ее сердце прокрался холод, вызывая целый рой мурашек, пробежавших по спине. Она запахнула сильнее полы своей накидки, настороженно оглядывая стоящего напротив нее мужчину.
Он выглядел неопрятно; борода вряд ли была чесана в ближайшие дни, а его одежды, сшитые из грубой ткани, были настолько испачканы грязью, что, казалось, их уже невозможно было когда-либо от нее очистить. В ножнах мрачно поблескивала рукоять оружия, и Миристель едва заметно прищурилась, заметив, сколь близко держит руку к оружию незнакомец. Но сумасшедшую мысль, вдруг мелькнувшую в ее голове, жрица тут же возмущенно отмела. Она никогда не приписывала кому бы то ни было нечистые помыслы, считая, что зло прячется лишь в землях, сокрытых вечной мглой безверия и порока. Рилдир успел посеять семена раздора и смуты в душах людей, но они не всегда давали урожай, позволяя людям быть счастливыми и хранить внутри себя изумительные сокровища.
"Возможно, душа этого господина столь сильно исстрадалась и наполнилась скорбью, что он обратил свои мысли против богов?" – подумала вдруг Миристель, и взгляд ее несколько потеплел. Она по-новому взглянула на этого мужчину и, наивная, словно увидела в нем то, чего не было раньше: и внутреннюю душевную доброту (сокрытую под хмурой маской), и предрасположенность к свету. Миристель была всегда осторожна в своей симпатии, но сейчас в ее голове не укладывалось, что кто-то из жителей мог ненавидеть ее, ведь она пришла помочь им, оставить частичку света в этой деревне и зажечь огонь в душах селян. А значит, вывод мог быть лишь один – она ошиблась и составила неверное мнение о мужчине, введенная в заблуждение его недружелюбным внешним видом. Девушка вдруг поняла, что неправильно было бы судить о жителях по их внешности: они напуганы и озлоблены, осторожны и недоверчивы.
Словом, жрица, впервые столкнувшись с истинным злом, хоть и принявшим человеческий облик, но очень сильным, не прошла проверку на бдительность. Ее вера в то лучшее, что есть в каждом жителе этого мира, сослужила девушке плохую службу, вынудив обмануться. Миристель уже не различала опасности, а потому, заметив, как отряд ее охранников пробирается сквозь толпу к странному жителю с целью схватить "безумца", изящно вскинула руку, приказывая эльфам остановиться. Конечно, они послушали жрицу и замерли неподалеку, но продолжили наблюдать за ней, готовые в любой момент спасти девушку от смертоносного удара. Миристель же, не обращая на них больше внимания, неторопливо опустила руку и, вновь обратившись к незнакомцу, с участием произнесла:
– Вы желаете сказать мне что-то, господин? – она сделала короткий шаг навстречу ему, отходя от дверей храма. Множество взоров было устремлено на них, но Миристель смотрела лишь на мужчину, готовая внимать ему.

Слетевшая с губ мужчины усмешка отозвалась сожалением в душе Миристель. Она поджала губы, но более ничего на это не ответила. В его голосе слышалась издевка или же девушке это лишь показалось?
Не отрывая от нее взгляда, он медленно сделал шаг, опустив ногу на первую ступень. Миристель тоже не смела оторвать взгляда от его глаз (или не могла?); она слушала его обвинительную речь и молчала, сдерживая себя, чтобы не оборвать говорящего. Как ловко он облекал свои мысли в слова, как ловко сплетал их меж собой и как обманчиво доброжелательно звучал его голос!
Его слова падали на благодатную почву: жители начали поначалу перешептываться, не решаясь говорить громче, а затем, по мере того, как незнакомец говорил, подстегивая возмущенную реакцию толпы, их голоса становились громче, кое-кто решался выкрикнуть те же вопросы, что задавал и мужчина, стоящий перед жрицей. Пока он говорил, он продолжал приближаться к ней, что вызывало некоторое беспокойство Миристель. Она с осторожностью наблюдала за ним, готовая отойти в сторону в случае какого-либо непредвиденного действия со стороны мужчины, который вблизи выглядел еще более устрашающим. Теперь они были наравне, и Миристель приходилось смотреть прямо ему в лицо, но она повернула голову в сторону, чтобы оглядеть толпу деревенских жителей. Охранники пытались успокоить их, но те, решив ополчиться против спасителей, не слушали эльфов, продолжая сыпать обвинениями в сторону светлой жрицы и богов, покровительствующих ей.
Душу эльфийки наполнила целая буря эмоций, руководила которыми оскорбленная гордость. Для жрицы было невыносимо слышать такие упреки; слова кололи ее в самое сердце, но девушка не шевельнулась, не сдвинулась с места и не издала ни звука, пока лилась ладно сложенная речь незнакомца. Она обратила внимание на его жест, когда он отстегнул ножны и показал оружие, покоящееся в них.
Вопросы, которые он задавал, не были для Миристель неожиданны. Страждущие прихожане, открывавшие жрице свою душу, сетовали на разные беды, но всех их неизменно волновал один и тот же вопрос: почему боги их не слышат? Девушка отвечала на него столь часто, что, направляясь в эту деревню, внутренне готовилась ответить и им, жителям этой сожженной дотла деревушки, которые, возможно, ни в чем не провинились.
Незнакомец замолчал, выжидающе посмотрев на Миристель. Она же отступила назад, чтобы видеть поверх головы мужчины, и вскинула руки, призывая собравшихся здесь людей к молчанию. Толпа, распаленная умелым оратором, успокаиваться не спешила, но и девушке торопиться было некуда. Она простила несчастных жителей за их гнев, сумев понять его. Заметив, что мужчина замолчал, толпа тоже постепенно, весьма неохотно стала успокаиваться. Кое-где еще слышались голоса смельчаков, но их было проще успокоить, чем несколько десятков человек.
Миристель опустила руки и, одарив незнакомца взглядом, вместившим в себя всю ее решимость, начала говорить.
– Вы спрашиваете меня, почему боги глухи к вам, – ее звонкий голос разнесся над площадью, – Вы уверяете, что они не внимают вашим просьбам, – на следующей фразе ее голос стал тверже и громче, – Что они оставили вас.
Девушка помолчала, вновь обводя взглядом, в котором читался мягкий укор, собравшихся.
– Но разве забыли вы, что боги каждый день говорили с вами устами жрецов? – она опустила взгляд, – Вы забыли, что через посланников своих они передавали вам волю свою...
Снова замолчав, Миристель услышала, что молчат все собравшиеся, глядя на нее с недоверием, но и с надеждой.
– Наши боги, – она выделила "наши" голосом, – Оберегают всех нас с рождения. Над каждым безвинно убитым грязною рукою захватчиков пролила свои слезы Играсиль, избавляя от страданий их светлые души, – на глазах Миристель заблестели слезы. Она говорила то, во что действительно верила всей своей душой, и чужая боль ощущалась ей, как своя собственная. – Рядом с каждым храбрым жителем в бой шел Имир. – жрица перевела дыхание, – Вы спрашиваете, почему боги допустили это жестокое нападение, но забываете об еще одном существе, душу которого наводнила тьма. – в ее голосе зазвучала ненависть. Каждый из присутствующих знал и понимал, о ком она говорит. Имя же его ей было противно. – Боги видят вас, ибо мы, жрецы, открываем им свою душу, – она раскинула руки в стороны, – Боги слышат вас, ибо мы, жрецы, неустанно передаем им ваши просьбы, – она прижала руки к груди, – Но о помыслах темных существ не ведают, ибо другому богу обращают они молитвы свои, – девушка вдруг скользнула взглядом по незнакомцу, конечно, без особой цели или причины; скорее, просто потому, что не хотела терять его из поля зрения, ведь, увлекшись своей речью, она отошла в сторону. – Это нападение – не гнев богов наших и не наказание, но надругательство темных сил над светлою Имировой волей.
Девушка сделала несколько шагов назад и в сторону, чтобы вновь оказаться напротив незнакомца.
– Боги справедливы и милостивы, они даруют вам радость взамен вашему горю, – ее сочувственный взгляд обратился к мужчине; в прозрачно-голубых глазах блестели слезы. – Ведь лишь ценой великого страдания приобретается истинное счастье.
Как странно переменился вдруг незнакомец! Откуда взялся в холодно-равнодушных глазах этот лихорадочный блеск? Словно он сделался вдруг нездоровым или... словно его объяло безумие.
Она протянула тонкую руку мужчине.
– Войдите со мной в храм. Давайте вместе обратим наши молитвы к богам.

Отредактировано Миристель (22-02-2016 23:31:53)

После того, как Миристель протянула ему свою руку, кажется, что-то изменилось во взгляде мужчины. Он стал менее задумчивым и более осмысленным, словно какая-то догадка осенила его. Но этот незнакомец не оставил ей шанса поразмышлять над переменой: он взял ее за протянутую ему руку и резко, даже грубо, потащил в сторону храма, распахнул двери и следом за собой ввел в храм. Жрица, не ожидавшая такой поспешности, несколько мгновений стояла, даже не высвободив свою руку. Мужчина сам отпустил ее и отступил назад, чтобы прикрыть распахнутую дверь.
Миристель же молча, с невыразимой никакими словами скорбью взирала на пространство храма. Ей казалось, что это в ее сердце захватчики вонзали острый нож. Она не шевелилась, даже не оглядывалась по сторонам: ее взгляд охватывал сломанные скамьи, захламленный и испачканный проход меж ними (если это вообще до сих пор можно было назвать проходом), какие-то знаки, которые Миристель не могла видеть полностью со своего места, и... статую Играсиль. В лицо каменной богини жрица смотрела с особой тоской; в какой-то момент ей даже показалось, что в ее глазах таилась та же скорбь, что и в душе Миристель, но это, конечно, была лишь игра света. Боги ушли из этого храма, они не услышали бы ни одной даже самой горячей молитвы... Да и молиться тут не стал бы никто. Те, кто сделал все это, постарались на славу. Большего зла они сотворить не могли.
Девушка не решалась сделать ни шагу вперед: теперь, когда святилище превратилось в этот ужас, ей было страшно идти вперед, к статуе. Но и оставаться здесь, когда за ее спиной в пустом, оскверненном храме стоял сильный мужчина с пугающим до мурашек холодным взглядом и вкрадчивым голосом, было тоже страшно. Миристель казалось, что она всей спиной ощущала силу, исходящую от незнакомого воина, и ей хотелось резко обернуться, чтобы не терять его из виду, чтобы не подставлять незащищенную спину.
Сейчас Миристель чувствовала, что это место было пропитано смертью. Здесь больше не было божественной силы, а без света этой силы храм был просто пустым и холодным строением, в котором было столь же небезопасно, как и в любом другом месте этого мира. Впрочем, как поняла позднее девушка, одной ей было бы страшнее остаться лицом к лицу со злом и смертью. А так она слышала человеческое дыхание за своими плечами (в храме было настолько тихо, что, наверное, она могла бы расслышать и биение сердца), чувствовала, что есть рядом кто-то, кто мог бы в случае чего защитить ее.
Девушка прикрыла глаза. Ведь защитит же? Ведь каждый воин встанет на защиту жрицы?
Ей было очень холодно, но она даже не подумала укутаться в свой плащ поплотнее. Наверное, это и не помогло бы: кажется, в этом опустошенном и оскверненном святилище холод был мистический, от которого веяло ужасом. Миристель пыталась совладать со своими чувствами; она прибыла сюда помочь и не имела права позволять отчаянию и тоске пробираться в самое сердце. Сейчас нужно было оставить свои страдания в стороне: ведь богиня обязательно вернется сюда, как только жрица очистит храм. Но для того, чтобы его очистить, нужны были силы, как душевные, так и физические. А еще помощники, обязательно деятельные добровольцы, готовые трудиться на благо храма.
– Боги могущественны, но они не могут вмешиваться в жизнь существ, созданных ими и расселенных по миру, – тихо произнесла она, все еще стоя к нему спиной и даже не повернув головы. Миристель видела, сколько придется сделать, прежде чем храм вновь засияет чистотой и наполнится благоденствием. – Иначе мир был бы лишь полем боя для столкновения двух сильнейших сторон.
Она украдкой вздохнула и отвела взгляд от статуи, опустив глаза в пол.
– Миристель, – все так же тихо, но уже увереннее отозвалась девушка. В храме царила такая тишина, что даже ее шепот был бы оглушительно громким. – Я, в свою очередь, хотела бы узнать ваше имя.

Эхом повторив за жрицей ее имя, мужчина направился вглубь храма, своими тяжелыми шагами разрушив силу невидимой границы, что удерживала Миристель. Девушка проследила за ним и, увидев, что он так легко опустился на часть скамьи, хоть и уцелевшую, но... оскверненную? Он взглядом указал ей на место рядом, но жрица не спешила даже приблизиться к незнакомцу, не то, чтобы устроиться под боком, словно давняя подруга.
Перед мысленным взором Миристель мелькнула мирная картина обыденной жизни; она представила, что на том месте, где сейчас сидит этот мужчина, закинув свои ноги на обломки скамей, раньше сидела какая-нибудь благочестивая семья, одергивая непоседливого ребенка, который беспрестанно ёрзал на своем месте.
"Есть ли в вас капля уважения к святилищу?" – возмущенно подумала жрица, направляясь в сторону мужчины.
– Мое имя означает "вдохновленная верой", – в ее тоне слышалось что-то такое, что можно было со всей уверенностью предположить, какие эмоции бушевали внутри нее. Она словно говорила: "Еще одно неправильное действие, и я попрошу вас удалиться из храма".
Но незнакомец, кажется, больше не собирался совершать никаких действий, и Миристель несколько расслабилась. Впрочем, избавиться от внутреннего напряжения в полной мере ей не удалось, и слова, произнесенные в следующие мгновения мужчиной, лишь распаляли ее недовольство.
Наконец он представился и вызвал в голове Миристель вдвое больше вопросов, чем было до этого. Девушка с радостью бы озвучила хотя бы половину из них, забыв даже о чувстве такта, но Август не позволил ей этого сделать. Поразительно, на какой грани балансировала Миристель, ведя беседу с этим мужчиной. В одно мгновение он заставлял ее вспыхивать, в другое – тут же успокаивал своими ласковыми нотками в голосе, пусть даже и притворными. В любой момент она была готова дать отпор, если вдруг он снова заведет разговор на тему могущества богов, и эта собранность стоила немалых затрат душевных сил.
Когда мужчина уверенно сказал, что она ничего не знает об этом мире, Миристель почувствовала нарастающее возмущение. Как смеет этот человек судить о ее знаниях, если он видит ее впервые? Жрица сдвинула брови на переносице, сделав над собой усилие, чтобы тут же не ввязаться в спор. Она медленно выдохнула и продолжила слушать.
Ей хотелось воскликнуть: "Я знаю об этом мире и о зле, встречающемся в нем, достаточно!", но вопросы, что вновь начал задавать этот мужчина, потихоньку пробивали брешь в ее уверенности.
Да, она не знала, кто напал на это селение и с какой целью. Ей думалось, что напали "темные", просто потому, что им хотелось запугать светлых жителей. А что, если они не случайно выбрали именно эту деревушку? Да и кто из этой массы, что Миристель мысленно именовала "темными", совершил набег?
Смех его раздался оглушительно в тишине храма, и жрица вздрогнула; не столько от того, что испугалась громкого звука, сколько от того, как уколола ее насмешка Августа. Если он был богословом, то откуда в нем взялось столько злорадства?
"Боги никогда не оставят нас, а наши молитвы всегда будут услышаны ими!" – хотела выкрикнуть Миристель, приказать Августу убираться из храма, позвать стражу и заставить их следить за тем, чтобы мужчина держался на достаточном расстоянии от святилища, но она не издала ни звука, не пошевелилась и не тронулась с места. Каждое его слово будто вбивало гвоздь в подол белоснежного платья, заставляя Миристель оставаться недвижной. Она опустила взгляд, почувствовав себя неразумной девушкой, которую отчитывал старший и опытный наставник, и от осознания этого все в душе ее взбунтовалось и восстало против отповеди Августа.
– Сила Играсиль безгранична, и постучись хоть в самое мое окно истинное зло этого мира, я сумею дать ему отпор, а моя милостивая покровительница защитит меня. Вы говорите о силе тьмы, но забываете, что темно лишь там, куда не падает свет. Однажды свет закрадется во все темные уголки мира, и тогда больше не будет проливаться кровь, – отчетливо произнесла жрица, вскинув голову и сжав руку в кулак. Она и сама не заметила, как в пылу подошла чуть ближе к Августу, словно опасаясь, что стой она чуть дальше – и слова ее не будут услышаны им.
Ее речь вызвала в нем гнев, и Миристель, испугавшись этого дикого выражения в его глазах, хотела отстраниться, но мужчина не дал ей сделать этого. Поражая ее быстротой своей реакции, он тут же схватил жрицу за запястье, довольно крепко сжав его. Девушка вскрикнула и попыталась высвободить руку, не отрывая взгляда от потемневших глаз Августа, но не смогла этого сделать, пока он сам не отпустил ее. В один миг выражение его лица переменилось, и огонь, пылающий во взгляде, уступил место уже привычной для Миристель холодности. Она аккуратно отняла свою руку, молчанием встретив слова Августа. Кажется, его жизнь и впрямь была трудна, раз в нем скопилось столько недовольства. Жрица не могла сиюминутно простить ему все то, что он произнес до этого, но зато вполне могла его оправдать.
Она не сказала ему ничего на прощание; он выбежал столь стремительно, что Миристель показалось, будто с его уходом ее захватили тьма и холод. Девушка оглянулась на безмолвную статую Играсиль и немного постояла, вглядываясь в ее божественные черты.
"Должно быть, Август ушел достаточно далеко," – решила Миристель и, бросив последний взгляд на фигуру богини, высеченную из камня, направилась к выходу. Вскоре она отдалась размышлениям о том, как вернуть храму его прежний вид, но мысли о таинственном богослове из Рузьяна затаились в уголке памяти, покорно ожидая наступления ночи, когда девушка останется наедине с собой.

[Конец первой части отыгрыша]