Их было шестеро у костра.
Зверица была с Трилем - сумеречным эльфом, которого со своими собратьями теперь связывали лишь одинаковая форма ушей да черты лица, настолько он изменился. Наверное, он бы сумел найти общий язык с дроу, если бы появилась необходимость, по мировоззрению и оружейным умениям. Но в любом случае - это был сейчас надежный союзник и партнер, который верно прикрывал подставленную спину. Да и кроме того тифлинг до сих пор ощущала тонкую зыбкую связь между ними, приправленную и запахом их похоти... Полукровка сейчас была в полной боевой готовности - плотский голод был утолен накануне, сама она возбужденным хищником трепатала, учуяв запах их будущей добычи. Она знала, ровно как и остальные ребята, что еще где-то есть несколько детей, которые, видимо, спят в повозках - двух хороших и крепках повозках, в которых лежали и вещи людей, и, быть может, какие-то ценности иные. За ними-то и прятались тифлинг и эльф. Паслись поблизости и четверо стреноженных лошадей, которые были рядом с людьми, а потому не могли выдать нервным ржанием присутствие чужаков. Беспокойно они себя все-таки вели - переступали, пофыркивали, видя в отблесках костра неведомых хищников, которые так и норовили отведать свежей конины.
- Собственной тени эти клячи боятся, - едва слышным шепотом хмыкает Триль, зарабатывая насмешливый оскал улыбки Зверицы, которая не стала встревоженно шикать и требовать тишины. Всё уже схвачено, всё распланировано. Вон та кудрявая рыжая женщина будет оставлена в живых. Дети - само собой, у них особая роль. Ну а мужскому роду, а особенно двум телохранителям, что сейчас сидят в броне, сняв шлема, придется умереть, ничего не попишешь. Интересно, кто они? - отстраненно думает Зверица. - Путешественники? Торговцы? Не вижу товара, но есть деньги для наемников. Есть и храбрость, чтобы отправиться отдельно от караванов, где защита лучше...
Ей так-то нет разницы, кого убивать. Она уже взглядом выцепила для себя цель, которую никому не уступит. Тонко свистнула неведомая птица, - и тифлинг, и эльф вскинули головы в сторону дерева, откуда донесся звук. И среди кроны листвы мелькнула светлая шевелюра Рича, который должен был быть со своим луком, чтобы прикрыть их и подстраховать, он и подал знак. Досадно, что человек не состоял в родстве с лесными эльфами, уступал в их мастерстве по владению данным оружием, но и его умений хватало, чтобы очень вовремя отправить очередную стрелу клюнуть противника в спину, живот или прямо в лоб. «Птица» свистнула снова - наивные странники даже не среагировали на этот звук - зато парочка, что укрывалась за повозками, встрепенулась. Это был знак начинать, и Зверица порывисто выдохнула, ровно находится в спальне наедине с мужчиной своей мечты - всё внутри требовало скорее получить крови, убить. В тот же миг Триль выскользнул из-за укрытия, мгновенно пуская один из своих многочисленных кинжальчиков в полет - чтобы тот влетел прямо в висок одного из хранителей. Второй как подкошенный рухнул со своего пня, когда стрела прилетела ему в горло.
Начался маленький хаос - крики, плач и беготня с мольбой о пощаде. Истерично завизжали лошади, внося свою долю в какофонию звуков. Зверица тоже действовала. Если телохранители и были убиты, то остальные мужчины всё равно схватились за мечи, звякнув сталью. Отец и сын - второй был моложе, смазливее, но не ему суждено пережить эту ночь. И даже старшая дочь, взявшая от своей матери рыжие кудри, тоже умрет. Выживут лишь женщина и маленькие дети, которые избраны для иных целей. Малолеток уже забрали двое новичков - их прежние имена не отпечатались в памяти тифлинга, а прозвища они до сих пор не заполучили. Полукровка была убеждена, что эти двое не задержатся надолго, хотя у первого, явного полукровки с примесью эльфийской крови, были шансы стать неплохим убийцей. Второй скоро умрет - Зверица это чувствовала. Захочет ли уйти по своей воле, неудачно подставится под удар - неважно. От них уходят лишь ногами вперед. Что же, тем лучше, что маленькие хлюпики не увидят гибель своей семьи. Вдруг мясо будет горчить от страха и ужаса?..
Рич подбил из лука сына человека - стрела попала в плечо, свистнув рядом с головой Зверицы, которая отшатнулась, мысленно себе обещая врезать светловолосому по морде за такие дела, ибо строит из себя великого стрелка, а мог убить и ее.
Сама она уже прыжком повалила дочь хозяина этого крошечного каравана или чем они являются - а острые когти скользнули к грудной клетке, с целью пробиться сквозь ребра к сердечку, которое заходится в безумном стуке, чтобы извлечь его из-за костяной решетки... Крики девчонки резали уши, а потому левая рука одарила звонкой пощечиной.
- С-с-сдохни молча, - шипит Зверица, замахиваясь когтистой конечностью, чтобы убить. Затихший крик, хруст ребер, запах черной в своем обилии крови, ее тихое урчание... И урчание самого Зверя, который прильнул к бьющемуся окровавленному комку в руке словно бы с жадным поцелуем, собирая язычком все ручейки крови, а потом жадно впиваясь клыками в еще живую плоть, словно непонимающую, что свою роль оно выполнило и отстучало столько раз, сколько было дозволено...
Всё прошло быстро. Даже, пожалуй, скучновато. Сильные и грозные были убиты ударом исподтишка, с остальными разобрались легко, растягивая удовольствие, но играя настороже – не позволяя беспечности дать застигнуть себя врасплох. С детишками был уже сам гном, что-то им говорящий, тела убитых осмотрели бегло, срывая то, что имеет ценность. Ну а убитую девушку Зверицей и вовсе обошли стороной – хищница трепетно относилась к своим трофеям, не позволяя их обыскивать кому-то еще, кроме себя. И сейчас она сидела на корточках рядом с телом, облизывая окровавленные пальцы, которые только что сжимали сердце. Полукровка довольно мурлыкала и с безумным весельем поглядывала по сторонам, пугая новичков белым сумасшедшим взглядом. Им было страшно, боязно находиться рядом с самим Зверем, невозможно было смириться с мыслью, что когти, клыки и хвост не представляют для них угрозы, и что самое страшное, чем они могут быть одарены – так это просто оказаться зажатыми в углу, когда зеленое и слишком подвижное тело в зове похоти прильнет вплотную, а раздвоенный язык проскользнет меж их губ в требовательном поцелуе.
Все были целы, без единой царапины. Никуда не убежала и красивая женщина, за которую Триль и Рич уже потихоньку спорили, а новички – тот полуэльф и тоже человек – тихонько осмелели и посмели подтяфкивать им в тон, претендуя на добычу. Зверица посмеивалась, слушая тихонькую возню и дележку добычи.
- Нет, зайчатки, не для вас она. Эт мой подарочек Зверице, она толковать с ней будет, - прервал все споры Грукх, который наконец-то появился, ведя с собой детей – притихших, смиренных и большеглазых как телята. Стоять им гном повелел поодаль, никуда не двигаясь, не давая и увидеть остатки того, что было семьей им.
- Да и сами гляньте, а? С животом она, грех надругаться будет, - бесцеремонно ткнул в женщину их лидер, которая и правда была в положении. Женщина молчала, побледневшая, но с гордой осанкой, словно пыталась показать свою храбрость. Но глаза говорили о другом. Да и не нужно было уметь читать ауры, чтобы учуять, как разило страхом от человеческой самки. Зверица сладко облизнулась, касаясь окровавленных губок – после своего маленького пира она почти вся была в крови. Ей было смешно слышать про грех. Как будто сама она планирует большую невинность, чем изнасилование…
Толковать со своей пленницей и подарком тифлинг не спешила. Поначалу осмотрели вещи в повозках, равнодушно выкидывая их большую часть, которая не могла пригодиться. Решено было овладеть только одной, забирая всех лошадей и пощаженных плененных. Во второй повозке внезапно отыскалась конская упряжь и седла, а потому Рич и Триль вызвались ехать верхом рядом. Трое детей не занимали много места, а беременной женщине… Что же, ей было суждено прожить не так долго. И сам Грукх взялся править запряженной парой гнедых, оставляя двух безымянных новичков в их семье присматривать за пленниками, устроившись в той же повозке. Зверица устроилась рядом с гномом, на козлах нашлось места для двоих. Мало вещей было отобрано как трофеи, а потому все устроились и поместились, пусть и с не самым большим комфортом. Сами убийцы шли налегке, даже съестные припасы отсутствовали – помогала и кормила охота, а уж фляга с водой найдется у каждого. Кроме того, запасы нашлись у путешественников, среди их вещей.
И повозка с новыми хозяевами двинулась со скрипом вперед, пленники молчали, получив обещание сдохнуть в муках, если потревожат своим писком, а сумеречный эльф и светловолосый человек ехали по сторонам, изредка переходя на рысь, чтобы рвануться вперед и осмотреть путь. Оставшиеся тела, вместе и с угасающим костром были оставлены зверям на потеху.
Уже близился рассвет, и когда солнце все-таки лениво поднялось на осеннее небо, Зверица изъявила желание развлечься со своей пленницей. Привал был короткий – лошадей не выпрягли, а пленникам не позволили выйти размять ноги. Только беременной женщине тифлинг, легко спрыгнувшая на землю, знаком приказала подойти, спустившись с телеги.
Подъехавший к полукровке Рич на белой кобыле походил на прекрасного принца, так трепетно ожидаемого большей частью женщин. Самовлюбленная улыбка нарцисса, мужские черты лица, голубые глаза и блондинистые волосы лишь подчеркивали этот облик. Ну и масть лошади подходила, ничего не скажешь. Он не был во вкусе тифлинга, но и ему перепала далеко не одна ночь в ее обществе, страстная и безумная…
- Я тебя провожу и присмотрю, - сообщил Рич, пригарцовывая рядом верхом. – Ты же нам дорога, малышка, а вдруг какой шальной оборотень на тебя выйдет? Придется же спасать волчика.
Зверица подхватила его хохот, хотя глянула предварительно колюче, язвительно блеснув клыками в улыбке. И двинулась в сторону чащи, подальше от тракта, махнув рукой женщине, которая смиренно последовала за ней без лишних вопросов. Несомненно, она знала, с кем уже имеет дело и что мольбы лишь добавят страданий. Ах эта сладкая слава, что бежит впереди тебя…
Они зашли уже глубоко, а тифлинг всё всматривалась в стволы деревьев, словно что-то искала. Кобыла со своим всадником ступала нешумно, а пленница и вовсе старалась быть незаметной, сдерживая слезы в глазах.
- Это подойдет. Привяжи ее, - лениво указывает полукровка на ствол массивного дуба, которому явно не один век. Такой в одиночку не обхватишь, минимум два человека нужно. Рич спешился с лошади, а Зверица без лишней просьбы подхватила кобылу под уздцы, наблюдая как женщину блондин подтащил к дереву, грубо заставляя прижаться спиной, а веревкой обвязал за запястья, прикручивая к стволу. Веревка была натянута с силой, заставляя руки выворачиваться под не очень естественным углом, отчего рыжеволосая женщина поджала губы, сдерживая боль, и склонила голову.
- Ос-с-станешьс-с-ся с-с-смотреть? – проворковала Зверица, лениво поглаживая белую лошадь по морде. Обращение, само собой, была к Ричу, а не кобыле. Тот вернулся, принимая поводья назад.
- Спасибо за приглашение, да только лошадку мою таким припугнешь, - ухмыльнулся человек, поморщившись, говоря уже из седла. – Но поблизости буду, присмотрю, чтобы тебе… Не мешали.
Шутливо отсалютовав, словно рыцарь, он поспешил галопом развернуться, отъезжая подальше, ровно желая избежать неведомого зрелища, которое обещает быть ужасным. Впрочем, почему неведомого? Все уже знали, как любит Зверица потолковать с пленниками, поиграться с ними… Не всегда, от настроения зависит, но последнее время разговор протекал пока таким образом. Проводив своего хранителя взглядом, тифлинг повернулась к женщине, которая была связана. Свистяще выдохнув, направилась к ней.
- Пожалуйста… - тихий шепот со стороны пленницы заставил остановиться, заинтересованно склонив голову набок. – Детей… Вы же их в рабство продадите? Или заберете себе? Только не убивайте…
- Ммммм, - протягивает Зверица, снова подкрадываясь ближе, словно лесное чудовище, которому жители оставляют живую дань, чтобы одной жизнью спасти десятки остальных. – А ты с-с-слышала, что иногда в путь берут… Живую с-с-скотину, а не готовое мяс-с-со?..
Женщина не поверила в слова. Вскинула голову, с безумным отчаянием уставившись в безумное веселье. Задрожала, когда зеленые руки начали с ленивой силой рвать ткань одежды, освобождая нежное женское тело. Раздевала полукровка неспешно, со вкусом, раздирая платье на лоскуты. Женщина закрыла глаза, дыша трепетно, тонко, сводя с ума ароматом страха перед полукровкой. Обнажив добычу полностью, Зверица отступила назад, поглядывая по сторонам. Всадник на белой лошади мелькнул где-то вдалеке среди деревьев – Рич действительно присматривал, чтобы ничто не помешало маленькой игре капризной тифлинга. Униженная и голая женщина, беззащитная, с маленьким дитя во чреве… Полукровка щурится, рассматривая тело пристально, оценивающе. Не спеша ничего делать такого… Страшного. Ей нравится знать, что отсутствие одежды ломает дух жертвы. Заставляет трепетать, скулить внутри или вслух, бояться.
- Какое имя ты думала для… него? – белый взгляд задумчиво замирает на округлившемся животе.
- Я… Я не знаю, кто будет, - задыхаясь от слез и холода шепчет женщина, поддаваясь вперед, повисая на веревках. – Не надо… Пожалуйста… Не надо…
Все-таки она не сдержалась. Зарыдала, сломалась, осознала потерю. Поняла, что сама сейчас лежит на алтаре. И что жизнь ее не будет отдана во имя очередных Богов, а лишь ради потехи безумия Зверя. И Зверь поддался вперед, через мгновение уже прижимаясь к обнаженному телу, не отказывая себе в удовольствии провести рукой по груди, бокам… И замирая когтистой ладонью на животе.
- Так давай пос-с-смотрим? – вкрадчивое шипение касается уха, ровно как и змеиный язык, скользнувший по мочке и ниже, игриво прикусывают затем клыки за шею, едва сжимаясь. И не этот почти нежный укус причина последующего крика – острые когти чуть давят на женскую кожу, оставляя неглубокий порез… Впрочем, тут же рука оживает окончательно, вспарывая живот, проскальзывая внутрь тела, чтобы коснуться нерожденного дитя. Интересно, чует ли оно сейчас, что настал час увидеть дневной свет и мир вокруг? Чувствует ли он боль и страх матери? Глухое рычание нечеловеческого существа вырывается из глотки. Сменяется игривым урчанием, которое теряется в безудержном крике матери…
- Неужели вс-с-се мы такие уродливые приходим в мир? – брезгливо морщится Зверица, извлеча из женского чрева плод, уже сформированный в маленькое тельце с ручками и ножками, слишком большой и нелепой головой. Истекающая кровью мать с пустотой в животе сейчас временно утрачивает интерес полукровки, которая крутит в руках окровавленного ребенка, что уже мертв, но до того вяло подавал признаки жизни. Утолив любопытство, тифлинг небрежно откинула мертвое тельце в сторону, возвращаясь к его матери.
- Мои поздравления, ты с-с-стала матерью девочки. Но какая дос-с-сада, она не пережила роды, - полукровка снова нежно-безумно мурлычет на ухо женщине, бессильно повисшей на путах. Хмурится. – Ты тоже с-с-сдохла или лишь в обмороке с-с-с горя?
Левая рука обнимает добычу за плечи, притягивая к себе. Правая скользнула снова в дыру живота, устремляясь повыше и глубже, оттесняя мягкую склизкую ткань внутренностей,  достаточно аккуратная… Насколько это может быть. Женщина шевелится, вяло, тихо стонет, уже уходя отсюда, из мира.. А пальчики с острыми когтями уже добрались до сердечка, которое еще бьется. И впиваются в него, обрывая и утягивая вниз.
- И умерли они в один день, - смеется Зверица, отступая назад.
Кормиться плотью  убитой она брезгует, отпихивает ногой и тельце ребенка, которое валяется рядом. Рич, словно учуяв, что пора, возвращается верхом, а кобыла храпит и порывается уйти в сторону, едва сдерживаемая железом узды. Тифлинг, скромно потупив глазки, подходит – окровавленная, пышущая дыханием смерти и страданий. Блондин морщится, окидывая взглядом итоги ее игр, спрыгивает вниз и кланяется, снова шутливой манерой.
- Моя кровавая леди, вы утомились, позволите доставить вас верхом до кареты?
Пьяная безумием и кровью полукровка смеется, скалится и кивает. Человек помогает устроиться в седле, забирается следом, прижимая к себе.
- Слушай, ты смотри, а вдруг я ранимый? – шепчет приятный мужской голос на ухо, а остроконечное ушко на мгновение оказывается прикушенным, следом касается теплый воздух дыхания. – Вдруг вот так когда-нибудь не встанет на тебя, после очередного зрелища твоих развлечений?
- Трогай, - гортанно хохочет полукровка, с игривой улыбкой запрокидывая голову.
- Тебя?.. Да легко! – рука скользнула по животу вверх к ее груди.
- Езжай, говорю, - внезапная игривость голоса сменяется раздраженным рыком. Рич, бесстрашно фыркнув, легко пускает лошадь вскачь, которая всё так же взбудоражена запахом крови и готова заистерить в любой момент. Зверица не боится упасть, не боится скачки – крепкие руки прижимают ее к себе. Чего стоило научиться ездить верхом самой? Но полукровка не желает. Может и боится, в чем никогда не сознается.
А повозка, где все ждут, уже виднеется впереди…
Ехали до заката, почти не делая перерывов. Пищи хватало для всех, даже детям перепадали куски, а во встретившемся роднике пополнили и запас воды, и умылись – особенно в этом нуждалась Зверица, которую, казалось, совершено не смущало обилие чужой крови на одежде и собственной коже. Полукровка не ела пищу, которой кормились все остальные. И кормиться пожелала, когда наступили сумерки, потребовав у Грукха отдать ей первого теленка, самого младшего, но уже бойкого и активного. Того, в чьих глазах слишком мало страха.
И повозка остановилась вновь, а в этот раз в сторону деревьев от тракта отправились трое – гном, мальчонка, которому приказали следовать за ними, и Зверица, двигающаяся ленивой кошкой, покачивая бедрами и хвостом с ними. Отошли подальше.
- Малой. Видишь лес-то? Беги как скажу. Убежишь – бушь жить. Не смогёшь – звиняй, - Грукх развел руками, косясь на полукровку, которая не преминула осклабиться. Мальчик всхлипнул, но кивнул. Какое-то время стояли молча.
- Беги, - рявкнул гном, придерживая за руку тифлинга, которая напряглась было кинуться за добычей, которая замелькала пятками, стремясь скрыться.
- Жди-жди, Зверь моя, жди, - удивительное сочетание нежности и строгости, приказа. Полукровка рычит, виляя хвостом, свистя им как хлыстом. Глаза неотрывно следят за уменьшающимся силуэтом, который мечтал скрыться в сумерках среди деревьев. Она уже не слышит приказа догнать, стоит руке отпустить ее, оставить в покое – зеленая смерть рвется вперед. Утолить голод, испить крови, убить. На мгновение она теряет мальчишку из виду, тормозит, чтобы всмотреться в следы, попытаться учуять тонкую нить его жизни, что витает в воздухе. И взяв след, снова бежит, как гончая, натравленная на зайца.
Зверица настигла его, когда он выдохся и попытался схорониться в корнях. Голод и азарт погони избавили мальчишку от предварительных истязаний перед смертью – острые когти быстро и привычно вспороли горло, а затем рванулись к грудине, чтобы достать сердце – излюбленный плод плоти для безумия.  С урчанием она лакала его кровь, рвала и жрала мясо мышц, вгрызалась в тело. Вырывала самые нежные куски, глотала, почти не жуя. Через полчаса она всё равно сблюет большую часть сожранного, организм не справится с таким обилием крови и сырого мяса. Но голод требовал только этого блюда и никакого больше…
На следующий день в полдень подобная участь настигла и второго «теленка» - постарше, но гораздо более трусливого. Он не убежал далеко, страх сковал его силы и тело, а потому гном позволил небрежным взмахом покончить с трусом на месте, который рухнул на колени и заревел.
Осталась последняя добыча, в этот раз девочка. Девочка, мясо которой уже могло быть пропитано ужасом от страха и ощущения приближающейся гибели. Полукровка не спешила потребовать и ее жизнь, принимаясь кормиться наравне со всеми остатками провизии. Впрочем, тем же вечером двое верховых сумели подстрелить оленя, а потому на ночь был устроен лагерь – пленница была крепко связана, а остальные предались пиру из обжаренной на костре оленины, запивая оставшимся вином, кислым как неприятная правда. Само собой, что лошади были крепко связаны и освобождены от упряжи, а за происходящим вокруг поглядывали, держа оружие под рукой. Но это не мешало веселью царить у огня.
Зверица недолго составляла компанию пирующим. Лес ее звал, манил. Она до сих пор мечтала найти место, где когда-то родилась. Которое столько времени считала и звала своим домом, пока не утратила. А еще какое-то хищное наитие сообщало ей, что за ними следуют. Не хранители закона, не родственники с жаждой мести. Может быть, хищник, может – что-то иное.  Тифлинг молчала, никому не рассказывала. Но и не боялась сама, уверенная в победе, если произойдет стычка. Она лишь шепотом сообщила гному, что сходит развеяться. Тот небрежно кивнул, махнул рукой, отпуская ее, продолжая рассказывать очередную байку из жизни. И Зверица ускользнула в темноту, ступая бесшумно, заходя всё глубже в мрак ночного леса.

Когда-то всё было иначе. Когда-то позволительно было ступать по лесной мягкой подстилке лишь под лучами солнца, что смягчались зеленой листвой, сквозь которые проникали и освещали мир вокруг. Когда-то ночь была простым временем для сна. Наверное, будучи ребенком, полукровка бы даже боялась темноты, не обладай способностью видеть в ней. Да и темноты ли стоит бояться? Нет, только того, что она скрывает в себе. Слишком много хищников избирает привычку избегать лучей света, чтобы оказаться бесшумными, быстрыми и добраться до беззащитной спины, чтобы всадить железные клыки и когти, коими могут служить и кинжалы, и стрелы, и всё, на что хватит фантазии. Художников, которые избрали для себя лишь один цвет - красный - становилось так много, что каждые день и ночь, которые удалось пережить в целости и сохранности, шли на вес золота. Какая ирония, что нынче жизнь - такое вроде бы сокровище, которое тем не менее может ускользнуть в любой момент. Несомненно, что закон пытается приструнить тех, кто сильнее, но разве способен ли он оказаться весомым поводом быть паинькой для каждого? Зверица помнила дни детства. Помнила каждый день, до сих пор, который приносил открытия. Когда-то такие важные и воодушевляющие, а нынче - просто смешные и бесполезные. Когда-то она пыталась спрятать всю эту боль подальше, запереть и не трогать. А теперь гном постоянно, случайно или намеренно, но затрагивал эти раны, не касался, а ковырял мимолетным прикосновением, заставляя взвыть, зарычать  и обрушить свою ненависть на того, кто рядом. О нет, союзники и те, кто был неприкосновенен по мнению вожака оставались нетронутыми. Не было нужды дрессировать ее и внушать это через боль и подчинение. Наверное, гному повезло, что иерархия звериной стаи так плотно влилась в разум тифлинга, принимаемая полностью и целиком. Всё было просто и потому было приятным в своей простоте. Подчиняться главному, уничтожать тех, кто мешает, на кого указали, кто не понравился, кто... В общем, список тех, кого, попросту говоря, нельзя было "кушать" был короче в десятки раз, а потому именно он и всплывал в памяти в нужные моменты.
Зверица стала той, для которой ночь - укрытие. Не совсем родная стихия приняла в свои объятия заблудшую душу полукровки. Обучила скрываться, пользоваться ночным покровом, мелькать в чужой жизни и пресекать ее, оставляя лишь кровавые следы, чтобы тут же скрыться и пропасть. Ночь подарила возможность запугивать тех, чьи глаза созданы для дневной жизни, чьё спасение лишь в пляшущем пламени факела, порождающего множество теней и образов в разуме, что лишь помогают устрашиться. Тифлинг не жалела ни о чем в своей жизни. Сколько тех, кто не мог спать по ночам после своего первого в жизни убийства? С оборотня начался ее счет отобранных жизней, сумма которых уже перевалила за сотню. И даже будучи тогда подросшим ребенком, измазанным волчьей проклятой кровью, на следующую ночь она спала как младенец, слегка облегчив свою боль утраты - месть порой помогала сделать вдох свободнее, чем накануне. А ненависть придала стремление жить. Первоначально она была бесформенным туманом, который скорее выпивал силы, а не прибавлял их. А потом сформировалась в облик, став не простой ненавистью, а избирая своей целью лунных, каждого проклятого луной. О ее слабости знали немногие и молча почитали обоснованный каприз. Поступали правильно - порывы объяснить полукровке, что не все перевертыши такие отвратительные твари могли понести за собой необратимые последствия. К примеру, внесение в список, к тем, кого нужно убрать немедленно, обязательно и проявить должную фантазию при убиении. Творческие порывы Зверицы порой ужасали своей бессмысленной жестокостью и искривлением разума. Быть может, знаток жизни и чужих душ сумел бы прочесть в кровавом почерке отчаянный крик о боли и зова помощи. Но вот едва ли бы этот некто сумел бы придумать способ достать искореженную душу из ее персонального ада, где покоя не будет никогда. Вероятнее всего, Зверица стала тем существом, избавить от страданий которое способна лишь смерть. Да вот заковырка, что за собственную жизнь она цеплялась всем, чем обладает, готовая вывернуться как угодно, лишь бы продолжать дышать и проливать кровь.
Полукровка уходила всё дальше, оставляя голоса за спиной. Уснувший лес успокаивал ее, хотя был чужим и совсем иным. Тифлинг не сомневалась, что не в этом месте родилась, но желала убедиться, чтобы все до единого сомнения покинули спятивший разум. Собственное безумие доставляло телу и душе боль словно ошейник, одаренный внутренними шипами, не дающий успокоиться и спрятать клыки. Какое-то время Зверица двигалась бесшумно по старой привычке, выработанной за годы, потом с приглушенным рыком метнулась к стройной высокой сосне, вздыбливая когтями щепки ствола и обнажая белую древесину. Всё с тем же звуком на губах, порожденным глухой ненавистью ко всему, полукровка свистяще хлыстнула по опавшей хвое, расшвыривая размягченные иголки во все стороны. Тяжело дыша, словно только вырвалась из безумной погони, уткнулась рогами в тот же ствол, подпирая ими, скребясь. Вспышки подобного рода стали слишком верными спутниками, возникая порой в невероятно неподходящие моменты. И даже не поймешь, что лучше - когда беспричинный гнев просыпался в окружении так называемых друзей или когда он нарушал покой в моменты, когда вокруг были чужаки, жизнь которых не запрещалось прервать взмахом когтей...
На мгновение Зверь жалеет, что не видит и не чует ни единой живой души, кровью которой можно было бы упиться. Хвост скручивается вокруг юного растения, которое уже претендует стать деревцом и успело обзавестись корой на тонком стволе. Но глухой хруст осведомил ближайшее окружение о том, что едва ли суждено дотянуться до лучей солнца бедному созданию флоры. Беснующаяся душой тифлинг прислоняется спиной к стволу, не зная куда деться. С жадностью вспоминает о последнем ребенке, чье мясо и сердце достанутся ей в любой момент - хоть сегодня, если вернуться к костру. Боль все-таки прорывается из груди, порождая уже не рычание, а смесь воя и рева, от которого и волки, и медведи сбежали бы, поджав хвосты. В этом голосе сплетались и страдания, и зов чего-то, что может их ослабить, и ненависть с вызовом ко всему. Наверное, любой бы содрогнулся, услышь подобный звук, леденящий кровь. Кроме родной банды, которые едва ли среагируют, а гном лишь порадуется, что ручное безумие в своей силе. Прервав свою странную песнь, что продлилась лишь несколько секунд, Зверица спасительно тянется жалом хвоста к затылку. Протяжная тонкая боль сменяется наплывом эйфории, которая резанула по глазам, размывая границы мрачного леса. Какое-то время тифлинг пытается отдышаться и привыкнуть к смене состояния. Наркотик помогает унять боль, но подобная возможность выпадает всё реже и реже, а подстегиваемая миром и вожаком в частности ненависть заставляет гореть заживо, отбирая и собственные силы, и черпая их из окружения. Полукровка продолжает двигаться вперед, идя бесцельно и неспешно. Так пытается убежать от себя тот, кто знает, что очередная попытка бесполезна, но продолжает пробовать снова и снова. Лес поражает своей безмолвностью. Ни единого взмаха крыльев птиц, ни единого шороха ночных жителей или просто потревоженных зверей. Куда уж там до призраков, нежити и нечисти? Впрочем, не слишком ли она беспечна в своей маленькой прогулке? Зверь замирает безмолвным изваянием, даже вечно живой хвост безжизненно устроился на хвое, а сама тифлинг попыталась впитать мир вокруг, прочувствовать всеми доступными способами восприятия, особенно слухом и выработанной с годами звериной интуицией, которая подсказывает об угрозе... Иногда, недостаточно заранее, чтобы избежать неприятностей. Наркотик притупляет чувства и разум, а безумие злобным сгустком пульсирует внутри, готовое вырваться для получения кровавой дани или обернуться желанием слиться в единое целое, поддаваясь зову похоти - это чувство было жидким хаосом, принимающее любую форму, не дающее себя предсказать.

Полукровка не жалела о крике, которому позволила вырваться на свободу спятившей птицей, ровно которой и она сама была. Даже стало легче, капельку легче, а за то, что может хотя бы на мгновение облегчить страдания, обезумевший Зверь готов отдавать не только золото, но хоть собственную конечность, позволив оторвать ее без притупления боли магией. Иногда, между тем, физическая боль действительно тоже помогала и уводила от боли души, которая представляла из себя переплетение рубцов и кровоточащих ран. А иногда получалось гораздо страшнее - страдания тела вплетались в страдания духа, порождая существо ужасающее, не дающее покоя нигде, не позволяющее отыскать утешения ни в чем - только чернота забвения может разрешить укрыться на своем дне. Всё противоречило себе - жизнь стала проще, скатившись до состояния цепного зверя, которому должно лишь рвать по команде и хрипло рычать ненавистью на весь мир. И в то же время истинным истязателем становился самый обычный вопрос, который можно было передать единственным словом. Зачем? Зачем было служить этому бессмысленному даже не злу, а нечто? Зачем было топить себя в прожорливой боли, которая не сжирала, но продолжала жевать острыми зубками ежедневно, ежечасно, ежесекундно? На эти вопросы не было ответов от порожденной ненависти, которая получала удары по самым мягким и уязвимым местам, чтобы пуще прежнего зубоскалила и брызжала слюной, намереваясь впиться в очередную глотку или сожрать чужое сердце, вырвав его из еще живой плоти. И невозможность оправдать свои действия, подчинение безумным приказам, страшные потехи злила только больше, притупливая остатки разума, чтобы стать уже не просто диким зверем, а черным чудовищем, ибо первые льют кровь лишь ради защиты и пищи, на крайний случай - территории. Наркотик ослабил метания нутра, которое носилось запертым в клети существом, не способное найти покоя ни за прутьями решетки, ни на свободе.
Зверица не ощущала того, что за ней не просто следуют, а вслушиваются в каждый эмоциональный оттенок ее полыхающей безумием ауры. Виной, быть может, примитивная толстокожесть - никакой сверхчувствительностью похвастаться тифлинг не могла, а интуиция порой решалась шепнуть о крадущемся убийце с кинжалом, пройтись холодком мурашек по спине, и та была выработана с годами, но не приручена предупреждать о каждой угрозе - или же смута рассудка, который пытался закрыться от мира, спрятаться, вгрызаясь в себя самого, только изредка выплескивая избыток ненависти боли в жизнь через порывистый удар по кому-то живому или неодушевленному предмету, сокрушая его в пыль или оставляя борозды от когтей. Она вообще позабыла про собственные подозрения, что за ними следуют. Она позабыла, что существуют эти "они", кому принадлежала ее свобода и кто были виновниками всего, что с ней творится. Полукровка пыталась прочувствовать лес, стать единым целым с ним, хотя бы быть принятой им на уровне опавшего листка, муравьишки - чего угодно. Лишь бы не быть сейчас одной, наедине с собой, закрывшись от мира всем, чем можно и отчаянно пытаясь докричаться сквозь стены, возведенные собственным разумом. Зверица не знает, когда успела из состояния настороженного, заставив напружиниться все мышцы в готовности поддаться в любую сторону, перетечь в состояние аморфное, словно обмякнуть самую малость и зажмурить глаза, вслушиваясь в дыхание собственное и лесное, ища звуки, которые бы помогли уверовать, что лес лишь уснувший, а не усопший навсегда. Первоначально, неясное пение, затронувшее уши, никак не отыскало отклика внутри, не посеяло панику и растоптанную самонадеянностью опаску, что рядом может оказаться угроза, которая пожелает отведать крови уже Зверя, а не наоборот. Какое-то время полукровка вслушивается в странные звуки, пытается выделить отдельные слова, хотя бы одно, которое окажется знакомым, подскажет общий смысл текущей музыки из слов и звуков. В песнопении нет угрозы, но поначалу она раздражает ровно зудящий отвратительным писком комар над ухом. Шумно фыркая, тифлинг мотает рогатой головой, ударяя ими затем с глухим стуком по древесному стволу, ведя себя как молодой конь впервые взнузданный паутиной ремней, которая злит прикосновениями к морде. Звуки не уходят, продолжая донимать, а затем незаметно проскальзывая внутрь, прикасаясь к болезненной душе. Наркотик, что ослабил и притупил, не дает выть и бесноваться, желая больше крови всех живых вокруг, а незнакомая до сих пор своеобразная музыка голоса вдруг вызывает отклик на удивление добродушный, смиряя ту боль, на которую не нашел управы собственный яд. Издав приглушенное ворчание, походящее на мягкий и незлобный рык, Зверица, на полминуты замерев неподвижно до того, перетекла неуловимо к основанию дерева, с ветвей которого и доносилась песня, несомая неведомым существом, которое наблюдало за ней, не прерывая игры голосом и продолжая очаровывать. Тифлинг словно вырвалась из забытья, вспоминая себя, странных друзей и ощущение преследования, которое иногда подгрызало эти дни в их пути.
- Это была ты, - хрипло проговорила хвостатая, глядя снизу вверх, не делая попыток подняться, атаковать. И наркотик, и голос утешали, сдерживали, сглаживали то, что так болело и терзало. Нет, в голосе и взгляде не было благодарного признания и любви. Может быть, белые глаза отражали легкую холодную заинтересованность. Но не стоило думать, что сейчас Зверь был беззащитен и подбит, а его оружие в образе кровожадной ненависти усмирено. И острые клыки, и не уступающие им когти были готовы пресечь жизнь всякого, кто на нее бы покусился. Только в данном случае притаившаяся полукровка не собиралась выступать инициатором и проливать кровь попросту. Даже безумие порой засыпало и отпускало из своей цепкой хватки... Взгляд сфокусировался на черном одеянии, а в памяти лениво всплыло, что когда-то подобная одежда была и ее вечным спутником, чтобы скрыть облик от всех и вся, не то что сейчас, когда внимание скорее привлекается к образу страшного Зверя.

Дыхание Зверя снова начинало уходить от успокоившегося ритма, который едва-едва удалось восстановить. Дыхание учащалось, переливаясь в короткие и порывистые вдохи и выдохи, а сердце гулким стуком отдавалось внутри, напоминая о своем существовании. Вся эта перемена ощущений не доставляла страданий, всего лишь будоражила и даже оттесняла наркотический дурман, освобождая от него. На мгновение полукровке становится так легко и свободно, что словно тело растворяется или перестает существовать, выпуская на волю, не сковывая материальностью. Ощущение длится меньше доли секунды, а затем пропадая, сменяя просто приятной тревожностью внутри. Но сейчас приятным покажется всё то, что не приносит дополнительной боли, а что помогает ослабить ее - приобщается к уровню божественных чудес.
Это существо очаровывает. Оно - иное в этом затихшем во сне мире леса. Оно не как дриада или нимфа, не сторожит покой, изгоняя всё то, что может принести вред и нарушить гармонию. Один лишь намек мыслей на возможность причинить вред этому существу, которое кажется теперь если не единым целом, то продолжением души, вызывает скверное отвращение к себе самой. Полукровка снова на мгновение прикрывает глаза, восприятие расплывчатых образов которое лишь мешает впитывать поток песни, подставляясь ему словно утомленным жаром солнца растением под ласковую прохладу капель воды. Зеленые руки касаются коры дерева, на ветке которого приютилась поющая, словно раздумывают - поддаться зеленому телу вверх, чтобы оказаться рядом, или нет. Зверица открыла глаза, перехватывая в этот момент ответное сияние глаз, в которых для себя увидела тепло и свет.
- С-с-спус-с-стис-с-сь, - протяжным шипением шепчет она, словно теперь ей неловко собственным голосом нарушать гармонию слов, которая даже ей, обреченной, несет спокойствие.
- Я не трону, - убежденно добавляет тифлинг, делая цепочку шагов назад, позволяя безбоязненно спустить неведомому существу вниз, на землю. - Но я хочу коснуться, - приплетается продолжение уже в мыслях.
Лишь теперь глаза выцепили и рога, венчающие голову, и хвост, который выглядывал из-за черного одеяния. Недоумение всколыхнулось внутри - тифлинг? Та, в которой тоже ютится кровь демона, кровь хаоса и силы? Но мысль тут же ускальзывает прочь, изгнанная норовистым мановением головы, а жест сопровождается снова тихим ворчанием вслух. Разум сладко задремывает, сменяясь трансом, очарованием. Это могла бы быть прекрасная ловушка, парализующая спокойствием души, чтобы потом поразить тело насмерть. Мысли всё еще живы, пребывают за какой-то тонкой стеной между реальностью и болью, к ним можно прислушиваться, но сейчас это скучно, неинтересно, неправильно. Существует лишь песня, тонкая связь между Зверем и существом, чарующий зов и желание прикоснуться.

Со стороны такое очарование иным существом могло походить на трепет мышонка перед подползающей змеей, которая завораживала своим приближением, парализовывала страхом. Окажись неведомая незнакомка вампиром, потребуй она своей песней подставиться горлом под клыки и отдать всю до единой капли своей крови этому живому призраку - Зверица не медлила бы, рванулась бы навстречу, спеша вручить собственную жизнь добровольно, отдаться укусу смерти. И все-таки трусливые опасения, носящие имя инстинкта самосохранения, успели легонько куснуть, высунувшись из зыбкого аквариума, где теперь плескались все чувства, в том числе и безумие с болью, отделенные зыбкой стенкой, порожденной пением слов, от Зверя. На мгновение что-то внутри встрепенулось, попыталось осознать происходящее... И тут же оказалось утянутым остальными ощущениями в обитель их плена на сейчас. Полукровка даже затруднялась ответить, чем является сейчас - она помнила собственную расу, имя истинное и полученное, большую часть кличек за свою жизнь, помнила многое... Но про себя ли? Ничто не вызывало отклика, а пустота, скопившаяся внутри служила блаженным отдыхом после всего. Сияющие глаза незнакомки удерживали, не неся в себе угрозы. а белоснежные глаза Зверя прекратили таить в себе колючий холод, сменившись каким-то покорным дурманом. Наркотик уже давно отпустил из своей хватки, отступил назад,и более в его услугах тифлинг не нуждалась. Трусливый страх высунулся из аквариумной воды снова, нашептывая про разные поверья, что у Смерти может быть облик, и что она - та, от которой не убежишь, потому что не захочешь.
- Как интересно, что если это - и есть Смерть, то она моей крови, - насмешливо словно ответствует собственным опасениям Зверица. - Как интересно, что она пришла в ночной тишине леса, а не изволила прийти за мной в бою. Если это сама Она, то мы давно должны быть подругами, скольких подарила я ей? А пожелает меня забрать... Так я подумаю, последовать или откупиться последним... теленком.
Страх что-то бурчит, но следует приказу и скрывается среди остальных запертых чувств. Полукровка переступила на месте, склонив голову набок, наблюдая за спуском незнакомки. Обладает ли именем подобное существо? Способно ли оно говорить, а не петь? Насколько древнее оно?.. Вопросы ощущаются и слышатся словно издалека, тут же утихают. Потому что сейчас всё неважно, всё теряет значение, все слова - прах. Важно лишь слушать эту песнь, слышать ее и впитывать всем, чем можно. Зверь отвечала на текущую музыку слов долгим взглядом, учащенным стуком сердца, дыханием, движением собственного тела и хвостом, который уже давно не валялся безжизненной лозой на земле, а покачивался в воздухе. Она сама не могла понять подобного, но почему-то в какой-то момент словно утратила себя, пересекаясь чем-то (не душой же?) с приближающейся навстречу призрачной - такое слово вполне подходило к сути встреченной незнакомки, а в мыслях проявилось внезапно.
Зверь двинулась навстречу, не дожидаясь, когда подойдут к ней. И каждый шаг совпадал с шагом Призрачной - тяжело было понять, кто вёл инициативу слиться мелодикой движений, обладать единой пластичностью, стать отражением... Вёл ли?
Оказавшись прямо перед певущей, новая песнь которой взбудораживала и волновала, сменяя первоначальное спокойствие, Зверица внезапно подалась в сторону, уходя за спину, но прижимаясь к боку, как ласкающаяся кошка. И само собой, совершенно случайнейшим образом зеленые руки словно неловко задевают одеяние, которое цеплялось лишь за рога... Позволяя ему черным бесформенным комком с мягким шорохом рухнуть на землю. Ноздрей хвостатой касается приторно-сладкий аромат, который тоже знаком ей, не понаслышке. Какая ирония, что от Зверя чаще пахнет пролитой кровью и Смертью насильной, когда от призрака пахнет Смертью спокойной?.. Прикосновения полукровки заставляют и запахи сделаться единым целым, смешаться. И нырнув за спину с одной сторону, она бесшумно и стремительно вынырнула с другой, всё так же гибко прижавшись своим боком, оказываясь уже лицом к лицу и вглядываясь в сияющий взгляд.

Смешав запахи, касаясь горячей кожи, обжигаясь внезапным теплом, Зверица плавится внутри, поддается и уступает. Не в ее правилах вести игры так, ее слабость всегда обманчива и пускается лишь как пыль в глаза, чтобы раболепствовать перед сильным противником или для собственного интереса. Но ее непокорная суть неожиданно преклоняется, поддается внезапной готовностью дать себя перестроить, перекроить... На некоторое время. В противоречие состоянию, и звериная душа, желающая играть властью и подавлять, стоит лишь в стороне, готова вернуться на место, если ее позвать или пустить обратно. Прикосновение горячих ладоней к собственным бедрам вызывает тихое шипение, которое не искорежает песнь, а вплетается. Зверица чувствует мелкую дрожь своего тела, порожденную отнюдь не страхом. Она даже не задумывается, кто может быть сильнее и опаснее, кто умертвит быстрее, пожелай ударить сейчас. Ее поклонение смерти и неутомимая жажда подносить этой Богине обильную жатву бестелесной вуалью спали с плечей, как и черный плащ призрачной. Полукровка не понимала происходящего, но уже и не хотела этого, потому что лишние вопросы и слова не нужны. Ничего не нужно, а голос должен создавать песню, не несущую в себе смысл, но унимающую метания внутри. Больше от голоса ничего не нужно...
Прикосновенная нежность усмиряет остатки искусственно созданной жестокой сути. Никто никогда не поверит, что именно эта полукровка, белые глаза которой теперь могли быть сравнимы со светом, а не холодом зимы, была чудовищем и инструментом для создания ауры страха вокруг кучки головорезов для мира. Никто не поверит, что именно это существо отчаянно кричало несколько... Нет, время теперь тоже потеряло свое значение. Полукровка теперь чувствует жизнь леса вокруг, тишина пропала, перестала звенеть и навеивать мысли о мертвости лесного мира. Зверица поддается вперед, прижимаясь к горячему телу, ее собственные руки скользнули по бедрам призрачной выше к талии, ускальзывая за спину, касаясь гладко и легко. Недоверчивым зверем тянет она рогатую голову к плечу девушки, свистяще вдыхая воздух с запахом, чтобы распробовать его, вкусить и впитать...  И издавая удовлетворенное мурлыканье, ощущая и примесь своего запаха теперь, который в сочетаемой гармонии сладко томит. Ее ладони замерли на спине под лопатками, скрестившись и слегка надавливая, чтобы заставить поддаться навстречу. Потеревшись щекой о тепло нежного плеча, тифлинг раздвоенным языком неуловимо скользнула по шее, едва касаясь и оставляя влажный след, который тут же поспешил поцеловать прохладой воздух вокруг. Зверицу заводило прикосновение к горячей жизни, песня будоражила, всё так же удерживая и смиряя боль, хвост порывисто повел из стороны в сторону. Ей не хотелось, чтобы этот поток слов прерывался, всё внутри протестовало против подобного. И все-таки полукровка позволила себе кощунство: расцепившиеся ладони разделились - одна скользнула к пояснице, а вторая рука приобнимала за плечо, когда губы полукровки встретились с губами призрачной.

Ничего не произошло, когда сближение случилось, когда каждый до единого разделяющий сантиметр был преодолен. Разум не вспыхнул блестящим озарением, тело не пронзило судорогой блаженства или боли, но какой-то комок приятного волнения внутри все-таки беспокоил, вызывал трепет. Прерванная песнь продолжала жить не только в памяти, она словно теперь не зависела от губ призрачной, эхом блуждала вокруг и эхом отзывалась в ушах и сердце. Поцелуй Зверя знали многие, но осталась в живых меньшая часть. И все бы они рассказали, что прикосновение губ таило в себе жажду властвовать и подчинять, желание сломить и укротить, даже редкая податливость ее тела не скрывала откровенного и низкого зова похоти в себе, ненасытного так же как и жажда крови. Этот поцелуй был совсем иным - первоначальная дерзость, решившая прервать текущую песню, словно отступила, на манер морской волны, которая с вызывающим шипением накрывает берег, касается ног и с песчаным шуршанием уходит назад, словно смутившись своего поступка.
Губы касались с робкой нежностью, которой могли позавидовать самые скромные девы, оставшись впервые наедине со своим возлюбленным. Губы словно боялись переступить невидимую черту дозволения, после которой прекрасное видение, дарующее душевный покой, испарится и растает в руках. И отстранившись спустя нескольких мгновений ласковости, губы беззвучно что-то прошептали, что-то бессмысленное в своей неуловимости и тишине, но такое важное сейчас, порожденное тем самым волнением внутри. Фразу, прозвучавшую слишком тихо, чтобы позволить ей выжить и впечататься в память. Это не было опьянением, но возможности мыслить здраво и хладнокровно потонули на дне, засыпая.
Тело полукровки с какой-то яростной скромностью откликнулось на немое предложение прикосновений, отвечая зеркальным движением навстречу, стремясь стать отражением, слиться дыханием, ритмом сердца, слиться прикосновениями, порывом странного танца, требующего стать единым целым... Или это уже случилось?
Забытье и беспамятство вернулись в ином облике - собственная жизнь, жизнь обреченной на сжирание ребенка, жизнь союзников ушли в сторону, имена расплылись зыбким дымком, рассеиваясь в памяти, чтобы потом снова собраться резкой и цветной картинкой, отравляющей болью реальностью.
Новое прикосновение вызвало волну дрожи, заставило порывисто прерваться в учащенном дыхании; лишенные до того движения руки ожили, начали с мягкой пластичностью скользить по бокам, животу, то спускаясь к бедрам, то взлетая к плечам, повторяя все контуры тела призрачной непривычной нежностью, осторожностью существа, способного убить единым взмахом когтей. Собственный хвост полукровки в такой же неистовой ласке касался спины призрачной, легкой редкой щекоткой зовя поддаться вперед еще больше. Губы снова прильнули к губам, уже требовательно-страстно, но без пошлости, всё так же даря поцелуй неги, не похоти.

Быть может подсознание улавливало и понимало то, что сейчас откровенные игры плетутся с существом куда более опасным, чем сама Зверь. Ощущение возможной угрозы игривыми коготками прошлось изнутри, поскребывая и щекоча, но полукровка не соотнесла подобное предупреждение от полусонных инстинктов с происходящим сейчас, граничащим между реальностью и сном. Скорее, приняла за один из новых оттенков голода. Возбуждение было однообразно в своей примитивной, но чувственной природе... И все-таки в каждом случае, в каждом новом танце с кем-либо было по-своему уникальным и неповторимым. Первоначальная робость, которая самоуверенной волной было нахлынула и тут же отступила, уходила в сторону, сменяясь былой непокорной дерзостью, желанием перехватить правящие поводья в свои руки и вершить ситуацию по-своему, не подавляя целиком, но проявляя свое верховенство в целом. Освобожденная от оков, живущая своей жизнью песня продолжала будоражить и находить отклик внутри.
Зверь подается вперед, словно пытаясь возвыситься, показать себя источником влияния на происходящее, на саму призрачную. Руки теряют нежность, показывая властную хватку капризного существа, которое не привыкло слышать отказ или обращать на него внимание. Полукровка всегда получает желаемое, иногда не сразу, иногда не совсем в том облике, как планировала первоначально... Иногда, очень редко, в своих желаниях хвостатая могла уступить, если интерес внезапно угасал или переключался на что-то иное. Но в подобном случае неполучение нежелаемого гордость никак не задевало, позволяя отмахнуться от прежних целей и почти сразу их забыть.
Поглаживающий спину призрачной хвост ускользнул вниз к ногам, чтобы соединить их, сплетая и спутывая, рывком поддавая к себе. Мышцы полукровки напряглись, выбиваясь из прежнего единства, переставая делать зеленую полудемоницу отражением и продолжением второй полукровки, нарушая гармонию... Чтобы с мягкой силой усадить и следом уложить ту спиной на хвойную подстилку, утягиваясь за ней и склоняясь сверху. Теперь было время властности отступить назад, позволить себе сплестись с прежней способностью давать нежность, стараясь быть существом и ласковым, и в то же время не давая увильнуть от силой даренного подарка. Создать противоречивую, но невероятно будоражащую смесь, на которые Зверь была мастерица.
Теперь тифлинг была значительно увереннее, склоняясь над своей жертвой, щекоча ее кончиками черных волос. И сейчас руки полукровки были значительно наглее, подвижнее в своих настойчивых ласковых прикосновениях, позволяли себе гораздо большее, чем вначале, то и дело уходя ниже живота. Требовали расслабиться, подчиниться и отдаться на волю полудемоницы, что сейчас пытается вести танец, стать лидером. Губы снова требовательно было потянулись к губам призрачной, но в последний момент ушли в сторону, спускаясь к шее. А зубки игриво прикусили кожу, не причиняя ни грамма боли. Хвост освободил от хватки и в данный момент касался внутренней стороны бедра, слегка извиваясь. Впрочем, Зверица была готова встретить сопротивление, желание перехватить ее лидерство, заставить подчиниться ее. Подобные мысли щекотали, заставляя внутри как-то сладко напрячься.

Безмятежность подвела. До последнего момента полукровка не ощущала, что ведет игру на зыбкой поверхности болота, что так обманчиво казалась твердыней. И сейчас, слишком сильно увлекаясь необычными ощущениями, погружаясь в омут происходящего с головой, Зверь не ведала, что по ее уязвимой и доверчиво неприкрытой спине скользят когти, один взгляд на которые заставил бы замереть от ужаса и страха ощутить их силу на своей шкуре. Тифлинг была удовлетворена тем, что призрачная не сопротивилась, позволила уложить себя на обе лопатки. Окажи она отпор истинный, не играясь робостью - именно за такое малое притворство приняла полукровка в мыслях попытки потянуть время перед тем как поддаться - то весь момент был бы испорчен. Ибо Зверь совершенно не понимала, когда ее капризным желаниям не потакают и смеют противиться, пытаясь отстоять свою волю. За все годы пребывания среди ребят, легко проливающих кровь, полукровка воодушевленно пропиталась этим ремеслом, став в чем-то хуже ребенка богатеньких аристократов, привыкшим всё получать безнаказанно. Ну а если очередная живая игрушка показывает норов и еще не понимала, с кем имеет дело, то в дело вступят... О нет, родителей у Зверя нет, а братья по духу заступятся за нее лишь в том случае, если позовет их или окажется в дурной передряге. Полукровка могла проучить сама, убедить, что лучше потакать ей во всем, а ее острые коготки и зубки да ядовитое жало умели уговаривать самых строптивых.
Она пойдет со мной... - какими-то прозрачными и бледными рыбками плещутся обрывки мыслей. Мелькают и пропадают всё в том же аквариуме, где оказались заперты вместе с болью, безумием и жаждой крови, отделенные песней, которая уже не поется, но продолжает жить. Как же отравила их ядом эта троица? Она моя. Она будет только моя. А если она исчезнет, то я найду ее. Я всегда ее буду искать...
И все-таки слишком поздно разум, тонувший в зове голода, похоти, множестве оттенков звука и цветовых чувств, встрепенулся. Взбудораженная полукровка даже не сразу поняла, что пробудило ее из полусна, почему мир внезапно резко пошатнулся в попытках ее восприятия встать на ноги, теряя плавность очертаний. Какое-то время она продолжала скользить по границе между острой, неприятной реальностью и тем самым сладким полусном, зыбким другим миром, построенным на чувствах и эмоциях, утаскивающий за собой как стремительный поток играется с деревянной щепкой, не потопляя ее, но держа в своей власти... В мир, где была сладкая песня, которая убаюкивала всё дурное, что дарила жестокая жизнь. Полукровка почти уже надумала насильно усыпить себе разум, вернуться обратно к полутрансу, хоть при помощи наркотика, хоть самовнушением, когда... Глаза словно бы впервые вгляделись в ту, которая лежала перед хвостатой. В ее рога, в ее смену облика, которая таила в себе теперь настоящую угрозу. И именно коготочки этого существа прошлись по спине не то в порыве страсти, не то наслаждаясь сдержанной силой. И сейчас ощущать эти крючковатые орудия на собственной заднице Зверю было слегка некомфортно. Несомненно, она все еще была в паутине голода, которого не смущали даже такие тонкости как возможность потерять жизнь, ее дыхание было сбито, а сердце учащенно билось. Но сейчас тифлинг была бы не прочь высвободиться, отойти подальше и... Кажется, убежать не хотелось, но быть в чужой власти было против принципов. Полукровка, поднимаясь на ноги и выпрямляясь, прикусила собственную губу, до угрозы вот-вот почувствовать вкус своей же крови. Неприятно, больно, но - действенно, чтобы скинуть с себя опьянение, податливость и попытаться отстраниться хотя бы на эмоциях. Кажется, в белых глазах, которые глянули на призрачную уже с былым холодом, промелькнул укор и обида на подобную неблагодарность.

А полукровка не боялась. Несомненно, ощущала недовольство от утраты контроля. Или вся ее власть представляла из себя поигрывания ледяной фигуркой, которая внезапно водой утекла сквозь пальцы? И вся ситуация совсем недолго подчинялась ей, если подчинялась? Но тифлинг действительно не боялась. Да, как-то напряглась слегка внутри, не желая оставить собственную зеленую шкурку в крючковатых когтях, не желая платить жизнью за удовольствие, которым лишь поводили под носом, не дав вкусить и распробовать. Может быть, даже ощущала раздражение, ибо только распалилась, поддалась, позволила себе увлечься игрой, когда всё так внезапно прекратилось. Несомненно, что по ее воле, но Зверь не была ценителем игр со огнем при максимальном риске обжечься. Как нормальное существо, она предпочитала избегать боли, позволяя ей промелькнуть даже в телесной близости в очень дозированном количестве и под определенное настроение. Сейчас она восстанавливала себя, возвращала всё в единое целое, в один сосуд, а не размещенное по разным уголкам сознания. Только боль и безумие пока продолжали держаться в сторонке, не получив приглашение вернуться в общий коллектив чувств и ощущений. Тень и эхо песни всё так же сдерживали их, а сама полукровка смутно догадывалась, что пожелай ее действительно убить - это могли сделать раньше. Пожелай ее убить с жестокостью - боль бы лишь усилили, а не уняли, всё просто. Полукровке просто не нравилась возможная угроза рядом, которая могла оправдаться, а могла и пройти мимо. Но эту ночь она предпочла бы провести, поддаваясь зову голода тела, а не проливать еще больше крови, раз эта жажда заперта где-то под замком...
Она все-таки склонилась снова, сдержанно, контролируемо, без прежней страсти и порывистости движений. Целовала долго, упираясь одной рукой о землю, а второй - огладила шею, ускальзывая выше, чтобы зарыться в волосы, игриво-нежно, без заискиваний и противоположной этому властности. Оторвавшись наконец от губ, словно пользуясь подобной паузой как возможностью поразмыслить над ответом, полукровка приподнялась снова, поглядывая сверху вниз на лежавшую перед ней сестру по демонической крови, но тем не менее имеющую свои преимущества, даже находясь в такой, казалось бы, уязвимой позе. Она поверила сходу словам призрачной, которые оказались приняты и поняты скорее интуитивно, чем услышаны ушами и переведены разумом, а еще впитаны в слишком буквальном смысле. И собственные размышления про то, что - а чем демоны не шутят! - развлекается нынче она с самой Смертью, принявшей облик существа смертного, не показались совсем уж чушью. В конце концов, быть может это всё сон, вещий сон, а сама она потеряла где-то рассудок и сознание, валяясь в корнях какого-то дерева, сраженная собственным наркотиком. Зверь склонила голову набок, глядя с каким-то лукавством, ощущая, как ее хвост поглаживает ноги призрачной, не пытаясь их пленить и скрутить, а сама она прислушивалась к прикосновению когтей, готовая все-таки извернуться от нежелательных объятий.
- Тогда ты должна быть благодарна с-с-своей с-с-слуге за с-с-столь богатую дань и дары, - отозвалась полукровка, на удивление легко сравнивая себя с подобным. Впрочем, будь тифлинг хоть на сколько религиозна, она действительно поклонялась только бы Смерти, моля ее принять иные жизни, подаренные легко и щедро, но пока не заглядываться на жизнь самой полудемоницы. В общем, существуй такая Богиня - обрела бы сходу крайне верную жрицу, готовую на всё, по мере своих скромных возможностей.
Полукровка чувствовала зов, который щекотал, пытался выбить из собственного каркаса, утащить за собой, поддаться былому потоку чувств, но сопротивлялась как могла, надеясь, что лишь первоначальная беспечность была причиной, что она так легко поддалась странным соблазнам.
- Убить ее для тебя? - усмехнулась клыкасто Зверь.

Отредактировано Ритца (22-02-2015 18:31:11)

Зверица была капризной. Привыкла получать то, что хочет, без особых компромиссов. Однако сейчас она чувствовала готовность не то что поддаться, но пойти на некоторую уступку, принять странные торги. Разумеется, что за просто так она не подарит ничью жизнь, а особенно той, что ей самой уготовлена на корм и кровавые потехи. Тем более, что это последняя душа из пойманных, а когда еще получится предаться дикой охоте, ощутить себя беспощадным хищником, поджарой гончей, которую пускают нагнать зайца, но не отбирая затем добычу, а позволяя вволю ее потерзать? Сколько дней они следуют вдоль тракта, не встречая караваны и отдельных путников? Впрочем, иногда затишья в кровопролитии позволяли как-то легче вздохнуть, расслабиться, отойти от бытия прожорливого до чужих жизней пламени, которым ее желали видеть. Всё чаще полукровка не спала по ночам, наслаждаясь каким-то покоем и тишиной, если подобное позволяла почти вечная боль, от которой лишь нынешняя ночь принесла спасение. Темнота меняла восприятие, ощущения, позволяла уберечь какие-то крохи от ее былой сути, выжившие до становления эпохи Зверя. Позволяла спастись от всепоглощающего огня, которым Зверь была, которым уничтожала не только чужие жизни, но и саму себя, в первую очередь саму себя. Она даже уже не задумывалась, какие итоги принесет за собой горящая реальность, как будет жить дальше, если... Если что-то произойдет. Возможно, что тифлинг намеренно предпочитала не помнить, что на месте даже самого страшного пожара в итоге остается лишь мертвый серый пепел.
Полукровка без ложной скромности рассматривала тело призрачной, лежащее перед ней, отмечала и то, что ей нравится в ней, и что выглядит слишком уж агрессивным. Как забавно, встреть такую незнакомку несколько лет назад, даже десятков - точно бы приняла за оборотня, попытавшись немедленно убить. Лишь потом, после цепочки разных событий, где или получала по рогам и иным частям тела, или слушала словесные нотации, Зверь сумела осознать, что не всё то, что может изменить свой облик - проклятая луной кровь. А прикосновение когтей теперь как-то будоражило, вызывая мелкую дрожь внутри, почему-то сладко-приятную. Быть может, как раз подобные ощущения испытывали уже ее жертвы, когда она заставляла уединиться с ней, угрожая отобрать жизнь, если ей, так сказать, не понравится потраченное впустую время? Но угрожать убить было слишком скучно, все прикосновения были пропитаны отвратительным раболепством, стремлением угодить, выслужиться. О, несомненно, что порой она ценила лесть, но подобное имело слишком приторный, лишенный интереса вкус, а потому сколько раз с негодующим рыком она заставляла себя отпрянуть назад от сопливой ласки, взмахивая когтистой рукой, чтобы обагрить ее еще горячей кровью?
Зверь усмехнулась, улавливая несогласие со стороны призрачной, глядя, как она качает рогатой головой, требуя чего-то иного. Говорит настойчиво, но без ярко-выраженных приказных тонок... За которые полукровка могла бы еще сильнее оказаться недовольна. И в знак предупреждения этого, что не ей владеть волей хищницы, не ей приказывать, Зверица сморщилась в оскале, зарычав приглушенно - так изведенный и раздраженный пес, нежелающий пока кусаться, но могущий это сделать предупреждает, что пересечь границы уже ничего не стоит, а что будет дальше - история покажет.
- Я приведу, - вплелись отчетливые слова в негодующее рычание, которое постепенно угасало, пророкотав напоминанием, кто есть кто. Хвост, уже давно извивающейся в воздухе, обнажился жалом, но тут же спрятал оружие обратно. Полукровка чувствовала, что когти не будут пресекать ее попытки извернуться из их хватки, отпустят свободно, что и произошло. Прищурившись белым взглядом на ту, что назвалась смертью и потребовала себе живую жертву, не проливая крови, тифлинг без страха повернулась к ней спиной, уходя в сторону их лагеря. Даже то, что безумие ослепляло ее, когда она выбралась на свою странную прогулку, не было помехой - собственные инстинкты и умение чувствовать лесной мир на уровне хищника ей помогали не заблудиться. И сравнительно быстро Зверица вернулась к своим, несколько раз оборачиваясь за спину - ей было интересно, преследует ее призрачная или осталась ждать на месте.
Все уже спали, лошади нервно зафыркали, почуяв ее, а оставленный на карауле один из новичков встрепенулся, хватаясь было за меч. Зверица скривилась насмешливо, прошествовав мимо. Запах кислого вина она ощущала явно, а потому не сомневалась, что просто так товарищи по проливанию крови не встрепенутся. Новичок - к слову, тот самый на длительную жизнь которого полукровка не поставила бы - попытался было выяснить, где она была и почему так долго. И оказался очень быстро поставлен на место - череда царапин когтей на щеке напомнила ему, что он - маленький щенок, которому не пристало тявкать громче, чем стоит... Особенно, так обращаться к ней. Осадив дурака, выпустив пар, Зверица рывком подняла на ноги связанную девчонку, которая, слава демонам, была цела и невредима, лишь ежилась в ожидании наихудшего. Полукровку сладко щекотал чужой страх, а контроль над жизнью хрупкого существа уже нашептывал на ухо, что к чему отдавать то, что можно оставить себе? Почему не убить прямо сейчас, не выжрать сердце, не умыться горячей кровью, лакая вволю? Где гарантии, что отдав последнюю из живых, она потешит голод, останется жива, а не будет забрана смертью с собой? Приглушенно зарычав, полудемоница грубо толкнула в спину назначенную жертву, как будто та была виновата во всех грехах. И слава демонам, что никаких вопросов и всхлипов не было от девчонки, иначе она прекратила бы дышать в тот же миг. Не освобождая рук ребенка, Зверь вела ее, гнала чередой грубых ударов в спину в сторону леса, туда, откуда пришла. И оказавшись снова в лесной глуши, пристально поглядывала по сторонам, отыскивая взглядом ту, что назвалась Смертью... Но была ли ей?

Очень быстро маленькая пленница сломалась. Очень быстро поддалась мелкой дрожи, которая мешала размеренно дышать и ровно ступать по лесной земле. Несколько раз приглушенно, сдавленно всхлипывала, отчаянно пряча лицо в ладонях, душа слезы. Огни костра уже перестали откликаться пестрыми бликами за спиной, темнота окружила незаметно, скрывая от глаз и все коварные ловушки под ногами - выглядывающий ли корень, торчащий камень или какую-то ямку. Полукровке было лишь на руку, что девчонка едва что-то разбирала на своем пути - меньше можно было следить, опасаясь потерять добычу, которая внезапно решит кинуться наутек. Разумеется, что ни единого шанса убежать у девчушки не было, зато были все возможности раззадорить инстинкт догнать и умертвить, а не оставить в живых, просто поймав. Зверя слишком долго сводили с ума и ломали, муштруя как охотничью псину, которую придерживали на месте, позволяя пронаблюдать за бегом жертвы, а потом отпускали, науськивая как ту же собаку, требуя настигнуть и быстрее, скорее! И в интересах жертвы, которая предназначалась нынче не Зверю, было вести себя смирно и не вызывать попросту дрожь в ногах, которые с охотой бы рванули в стремительный и короткий бег...
Пропала песня из души и окружения - снова начала просыпаться безумная и всепоглощающая тьма звериной души. Потянулась внутри, зевнула во всю клыкастую пасть, скидывая с себя остатки паутины, которые утихомирили буйство, усыпили всю боль, что теперь возвращалась - наступала неспешно, но неумолимо, подобно вяло текущей лаве, несущей в себе смерть и огонь. И глухое рычание, которое зародилось внутри и сорвалось с губ заставило испуганно дернуться ребенка, обернуться с широко раскрытыми от ужаса глазами.
- Нет, - тяжело вплелось слово в поток рыка, которое словно спешило заявить о возвращении себя, о собственной жизни и пробуждающейся жажды к дикой охоте. И непонятно для кого относились эти слова - служили напоминанием о сделке самой себе или попыткой слегка обнадежить обреченную девчонку. - Не от меня... Умрешь...
Пробужденная тварь внутри взревела кровавой пеленой перед глазами. Как смеют забирать то, что принадлежит Зверю! Горячая от жизни кровь - дань Зверя! Еще живое и бьющееся сердце - дань Зверя! Никому, кроме Зверя не владеть этой душой, она уже собственность! Она была рождена умереть, получить честь попытаться утолить бездну, жаждущую крови!
Так чувствовал себя оголодавший вампир, прикасающийся к нежной шее, в которой пульсировала жизнь для него. Так вскипала кровь оборотня, когда полная луна отражалась в его глазах. И так чувствовала себя Зверица.
Всё внутри взвилось на дыбы, протестуя против потери своей добычи и игрушки. Утробный рев коротко пронзил воздух, зеленая когтистая рука внезапно дернулась к тихо плачущей девочке, впиваясь с силой в плечо... Но безумная тварь внутри внезапно тут же отступила назад от своей жертвы, заставляя вскинуть увенчанную рогами голову кверху, встревоженно прянув ушами. Песня снова была. Зверь внутри не желал убираться прочь и уходить в забвение снова, даже удушливая боль не была причиной погрузиться на короткое мгновение в сладкий сон, ибо что еще неприятного обнаружится после пробуждения?..
Едва сдерживаясь, уже почти переступив грань, которая удерживала от мгновенной игры инстинктами и подаренными природой орудиями убийства, Зверь все-таки подалась в сторону песни, отрезвляя себя всё тем же непрекращающимся рыком, дерущим и пересушивающим горло. Когтистая рука продолжала цепко впиваться в плечо ребенка, угрожая прорваться к коже сквозь тряпки. Но рычание внезапно стихло, когда Зверица замерла, рывком удерживая на месте и девчонку. Белые глаза выцепили нечто, в котором смутно узнавались черты призрачной... Или Смерти?
И как ни ревновала тварь внутри свою добычу, а глядя на исполинское чудовище перед собой внезапно ощутила готовность сделать исключение. Было не по себе, а особенно не нравилось глядеть снизу вверх. В силу невысокого росточка тифлингу не раз приходилось терпеть подобное. Но порой не рост, а выражение глаз и собственная уверенность помогали возвыситься, глядеть уничтожающе, сверху вниз. Сейчас подобного не было. И Смерть неспешно приближалась, не давая ни единого шанса убежать - быть может, у длинноногой тоже есть инстинкты догонять того, кто пытается избежать неприятной участи?
Я могу податься назад, уйти за этот ствол, чтобы избежать удара когтей. Потом - прыгнуть в сторону того ствола, чтобы тут же подняться повыше. Потом перепрыгнуть на соседнее дерево, оно прочное и находится удобно, чтобы перескочить дальше... Всё это я успею, пока она еще не приблизилась слишком близко.
Рука небрежно швырнула жертву вперед, обрушивая девчонку на колени. А потом ноги отступили назад ровно на шаг, Зверь прищурилась, едва склонив голову в признании силы - кровожадная и безумная тварь внутри признавала лишь такой язык, на котором говорили клыками, когтями и прочим оружием. Интересно, что сказал бы хозяин и создатель Зверя, узнав, что его творение так безропотно отдает свой корм невесть кому, пусть даже самой Смерти? Как бы он был недоволен...

Отредактировано Ритца (23-02-2015 22:13:38)

Злость внутри клокотала, очень хотела вырваться на свободу и явить свой оскал, разорвать на бесформенные окровавленные куски всякого, кто усиливает ее. И все-таки Зверь понимала, подобный поступок - приговор себе. Осознавая подобное, оставалось лишь изливать собственную ядовитую желчь на себя саму; потому что уже перетекающее по уровню силы в ярость, это ощущение никак не могло находиться долго в слишком тесной физической оболочке. Она ощущала себя обманутой, потерявшей время; как будто переспала с кем-то, кто позиционировал себя как удалого альфа-самца, но оказался никудышным бревном на деле. Нет, ее уже не особо интересовали интимные игры со смертью, но внутренний протест так и шипел, что обвели вокруг пальца, что подаренная жизнь - ничего особенного, оно то, что уже и так принадлежит... Будь возможность - когти полоснули бы по глотке девчонки, не дав достаться никому, но не было уверенности в собственной целости тогда. И полукровке пришлось отступить назад еще раз, недовольно повиливая хвостом. Эта ночь вышла славным уроком, лишь утвердила в мыслях закон, что только вожаку стоит подчиняться, а собственную добычу делить нельзя ни с кем... Кроме, разве что, с тем же самым вожаком. И Зверь, которая так наивно поддалась сладкому облегчению от песни, усыпившей боль, не менее наивно утвердилась в мысли, что враждебное существо не поступило бы подобным образом. В конце концов, пожелай она сама кого-то поймать, то игралась бы страхом и болью, а окажись желанная добыча раненой - страдания усилились бы во стократ. Хотя... Может, это было ловушкой? Сладким зовом, многообещающей иллюзией, чтобы жертва сама вышла навстречу к хищнику, подставилась под удар и отдала жизнь с блаженной улыбкой на губах, не замечая, что свои же глаза уже покрываются туманной пеленой смерти?
И приглушенно рыча, сдержанно, недовольно, она отступила еще назад, увеличивая расстояние между исполинским чудовищем с маленькой жертвой перед ним и собой. В иное время тифлинг с интересом бы осталась поглазеть как будут расправляться с тем, что отобрали у нее. Но сейчас - уходить. Не прерывая сдержанного рыка, продолжая пилить взглядом, отступать назад и не подставлять спину. И когда происходящее уже отдалилось, полукровка скрылась среди деревьев незадачливым хищником, который остался наедине с двумя голосами голода по собственной глупости - голодом тела и голодом к чужой жизни. Подобное поражение уязвляло Звериное самолюбие, заставляя оскорбленно свистеть по воздуху хвостом в порывистых движениях и продолжать люто ненавидеть всё вокруг, мечтая встретить хоть что-то живое, на чем можно безнаказанно сорваться без риска для своей жизни. И как иронично, что теперь ее желание сбывается, пускай весьма своеобразным способом...
Полукровка напряглась, когда увидела рыжие отблески огня - до лагеря еще было относительно далеко. Ее нервы вообще были на пределе, то и дело она оборачивалась, опасаясь услышать или увидеть приближающуюся тварь по ее душу. И рассмотрев приближающегося одного из новичков с самодельным факелом в руке, лишь остановилась на месте, свистнув в очередной раз хвостом.
- Ты ос-с-ставил кого-то за с-с-себя? - взбешенно пророкотала она, ощущая вскипающий в крови гнев, призыв впиться в глотку врага. Что, он из родной стаи?.. У него нет имени, он никто, а дань должна быть получена! Пусть же иной платит жизнью за ошибку Зверя...
- Нет, - нервно отозвался человек, уже, похоже, не особо довольный от того факта, что отыскал ее. Благодарностью не пахло. - Я долго ждал тебя, а ты не возвращалась, хотя в прошлые разы всё было значительно быстрее. Я боялся, что что-то случилось и решил проверить быстро поблизости, а потом разбудить остальных.
- Ты... - выдохнула тифлинг, не смея поверить в такую глупость. - Ты не знаешь, что водитца в этом лес-с-су и пос-с-смел кинуть вс-с-сех без защиты?
Когда Зверица впервые увидела его в их рядах, то мысленно отметила, что долго парень не проживет. С годами это чувство подводило редко, оставалось лишь гадать как быстро неведомые силы подтвердят ее догадки. Кто же мог подумать, что именно ее собственные когти принесут избавление духу от телесной оболочки?..
В глазах потемнело, а вышколенные годами, десятилетиями мышцы сработали без приказа разума и расчетов, кидая тело в бесшумном прыжке, чтобы даже не дать вскрикнуть жертве, не привлечь лишнее внимание неведомой твари... Рвала плоть полукровка долго, обезумевше, изливая всю свою ярость, которая обжигала изнутри, заставляя представлять собственную кровь алым кипятком. Тифлинг побрезговала вкушать его плоть, даже сердце было оставлено в своем ложе, укрытое решеткой ребер. Растерзав и разодрав теперь безжизненное тело, полукровка равнодушно глянула на творение собственного гнева и безумства, бегло осмотрелась вокруг и заскользила бесшумно дальше, рассчитывая, отыскать стаю целой, пусть и с потерей одного собрата... Кажется, в этой ночи будет зарождено слишком много тайн, которые придется носить у своего сердечка, не открывая никому.
Бестией влетев в свет костра, Зверь выдохнула шумно и легко - все были на месте и живы. Считанные секунды ушли на то, чтобы бесцеремонно пинками поднять всех, начиная с гнома. И не было нужды как-то особенно притворяться, что нынешняя ночка вышла особой - отрешенный взгляд и свежая кровь говорили всё за себя. Тем не менее, тифлинг предпочитала объясниться... Слегка изменив содержание произошедшего.
- За нами с-с-следуют. Какая-то тварь, она... Она выс-с-следила меня, когда я кормилас-с-сь. С-с-сожрала тцеликом девчонку... Тот новый нашел меня и пыталс-с-ся с-с-спас-с-сти, но она порвала и его, я не ус-с-спела помочь.
В знак скорби Зверь склонила голову, ненадолго, тут же поднимая белый взгляд.
- Мы должны уходить. Быс-с-стро. Едем верхом, телега замедлит, а вещей почти нет.
Слишком много вопросов последовало от гнома, который до того махнул рукой, призывая исполнять слова Зверя, скорее седлать лошадей и собирать наиболее важные вещи. Расспросы затрагивали и участь новичка, и встреченную Смерть, а полукровка отвечала как могла, хотя видела, что едва ли гном ей верит... Видимо, настоящий разговор будет позднее, когда они покинут опасное место и скроются за стенами любого из городов. А пока кожа и нутро осторожно теперь припоминают прикосновения тела призрачной и ее песни, вспоминая и сорвавшуюся фразу с губ в порыве страсти. "Я буду тебя искать всегда..."