Телли вышла к селению ранним утром, когда меж огромными стволами сонных деревьев вились тёплые полосы тумана, которые ей-ей дотягивались до самого первого плетённого из гибкой осины забора и, обессилев, обрывались, врастая в землю. Деревня встретила певицу плотно затворенными ставнями и оберегами из ранних весенних трав и высушенных волчьих ягод, повязанными, если приглядеться, чуть ли не вокруг каждого свободного столба. На высокой жерди, подпоясанной вязлом с яркими лентами, сидела жирная чёрная птица. Она глядела на рыжую, вытаращив жёлтые глаза с чёрными зрачками, и не улетела даже тогда, когда менестрель подошла ближе. Птица не боялась людей.
- Кра-а-а! - ворона нахально заявила о своём недовольстве.
- Ах ты, карга, - Телли подняла с земли камень и уже нацелилась без промаха, но, видно, почуяв неладное, ворчунья сорвалась со своего места и унеслась куда-то огородами.
- Вот ведь, - камень плюхнулся в лужу, а грязные ладошки певица обтёрла о не менее грязную поддёвку дорожного плаща.
Рыжая принюхалась, пытаясь вычислить в какой из хибарок нынче готовили мясо. Жрать хотелось неимоверно, а пара серебряников, припасённых по случаю, позволили бы ей наестся до отвала, сколько бы не запросили за обед, но не из одной трубы не тянуло дымом. И правда, кто станет жарить харчи к утру?
Огорчившись, она решила поболтаться по округе, покуда народ не расходится, а очаги не наполнятся горящими углями. Телли не видела проку ошиваться в харчевне, где наверняка по утру не выспросишь ничего акромя остывшей похлёбки да прокисшего пива. К тому же, смотреть на заспанные недовольные рожи - то ещё удовольствие. Вот ежели забуриться в кабак к вечеру, когда он полон работяг, раздобревших от хмеля и внимания женщин, можно монетку-другую заработать, перепевая народные мотивы на местный лад. Вот бы ещё разузнать пару сплетен, чтобы наверняка! А впрочем, успеется.
Девушка вычислила кабак в длинной избе с высоким, поставленным острым углом коньком, мазанным то ли дёгтем, то ли чёрной краской. Но, как и решила, не стала ломиться в обеденный зал, а завернула на конюшню, справедливо полагая, что никто не обозлится, если она прикорнёт пару часиков в сеннике запросто так. Но не успела она определиться, где ей поудобнее устроиться, как до её слуха донёсся тоненький писк, прерываемый всхлипами и тяжёлыми вдохами. Она перепугалась поначалу, никак коловертыш над пришлой измывается, да вот только уж очень жалобно звучали причитания, чтобы она могла их проигнорировать.
- Э-э-эй, кто тама? - Телли пробирается на звук, который, как назло, никак не меняется, куда бы она не повернула. Может и не нашла бы певица ни рожна, да вот уловила отчётливый и кислый запах крови. Он то и довёл ей до бьющегося в истерике дитяти, укутанного сеном и не пойми какой ветошью.
- Я, - мальчишка захлёбывался в рыданиях, - я ничего не сделал, - его бил озноб, щуплое тельце, зримо трепетало, а помимо прочего, он оказался весь перемазанным в крови, не поймёшь вот так сходу в чужой ли, толь в своей.
- Вот тебе нате! - рыжая бросилась к ребёнку и принялась тормошить его, выискивая побои и ругаясь по чём зря на всех, кто б не пришёлся ей к разумению. До седьмого колена.
- Кто тебя так, а? - худой и бледный парнишка едва ли мог вымолвить хоть слово, кроме своего зауныльного “это не я”, и даже попытался откреститься от чужого участия, но куда бы ему.
Телли дёрнула шнурок и сорвала с плеч плащ, кутая найдёныша, чтоб не продрог насмерть. У самого-то одёжки не было никакой.
- Что за подстава!
Ещё и моська вся в крови: веснушчатый нос, щёки и губы. Жутковатое зрелище, ей-ей полоумный Лори из Гресского дома, выигранного ею однажды в карты. Но этот не похож на чуду-юду, обычный мальчишка, истощённый, перепуганный и, вот те раз, как и сама Телли, рыжий.
- Да-а-а уж, мутная история, - первым делом певица оттирает его перепачканную физиономию. Она истратит на это дело почти что всю воду из фляжки. А чего бы её жалеть?
- Вот нашёл бы тебя кто другой, деревенский, пришиб бы на месте по суеверной дурости, - она ещё не сложила один к одному, но уже поддалась смутным сомнениям насчёт того, кем на самом деле может оказаться её подопечный.
- Чу! Ну ка, кто там, покажись! - гаркнул кто-то из-за спины.
- И давай там, не дуркуй! - добавил второй голос, явно подстраивающий воинственные интонации под первый.
Едва заслышав горлопанов, мальчишка заскулил по новой. И откуда только в нём силы!
- Тише, окаянные, тише! Вон, дитё перепугали своим ором. - Певица зашипела недобро, взяла ребёнка на руки. Он оказался на удивление тяжёлым. Ещё и брыкался с перепугу. Но только первые мгновения. Почуяв тепло и опору, малой обмяк, только всхлипывал, напоминая ненароком, будто ничего дурного не совершил.
Обладателями воинственных голосов оказались двое мужиков. Один коренастый и грубый, с недельной щетиной, прореженной безобразным рубцом, совсем ещё свежим. Другой - длинный и худой, как щепка. Первый держал в руках здоровенную рогатину, а второй выглядывал из-за его спины, замахиваясь на чужачку увесистой палкой.
Их появление именно в эту минуту неприятно, будто кто-то прочёл её мысли.
- Вишь, - певица как всегда бесстрашна, - поколотил его кто-то крепко, надо бы отмыть, да обогреть. - Она прижимает рыжую голову, прикрывая её пятернёй, будто защищая от возможного нападения.
- А-а-а, - первым заговорил тощий, - это ж Радим, - он отбросил палку и вышел на шаг вперёд, паскудно улыбаясь чужому несчастию, - беспризорник, стало быть, - мужик не стесняется ощупать взглядом фигуру девицы, - подрался с кем, да и пусть с ним. Оставь его, милая, отлежится, - он махнул рукой и переглянулся с провожатым, который не спешил расставаться со своим грозным оружием.
- Как так? - Телли прикрикнула со злости, но вовремя стушевалась, чтобы не раздуть скандала на пустом месте. - А я говорю, надо отмыть, обогреть и накормить! - она требует, наступая на припухших мужиков на каждом слове. - Я заплачу, - демонстрация кошеля, явно утяжелённого парой-другой монет, заставила длинного оскалится.
- Буде, Дмитро, пойди вперёд и поднимай Мирту, пущай воды нагреет, да похлебать чего сообразит. Не гоже так с ребёнком-то. А ты, чего вылупилась, пошли, - “шрам” прислонил рогатину к стене и уступил рыжей дорогу.
А притопали они в корчму, куда ещё. Покуда певица баюкала найдёныша, вокруг зашумели. И откуда только понабежали! Давай спрашивать, как оно так вышло, да почём обернулось. Девушка поначалу честно отвечала, мол нашла оборванца, чуть живой, сердобольная очень, чтобы бросить, вот так и вот эдак. Но в один момент вопросов стало настолько много, что она с превеликим удовольствием убежала от вопрошающих в кладовку, отмывать дитё и рядить его в длинную хозяйскую рубаху, чистую, но штопанную туда и обратно на сто рядов.
Когда они вернулись в обеденный зал, народу заметно поубавилось. На одном из столов дымилась плошка с кашей. Парень сперва воротил нос и не желал даже смотреть, но как почуял, как вкусно пахнет жиром, так и принялся уплетать за обе щёки.
- Спасибо, - Телли улыбнулась кабатчице.
- Три медяшки! - огрызнулась та и протянула ладонь за оплатой.
- Ладно-ладно, - открестилась от её замашек рыжая, - вот тебе четыре, и взвару притащи. Пить охота. - Она нахмурилась, - видишь какая важная, - она скорчила гримаску, ей захотелось развеселить мальца, но он напротив отложил ложку и уставился в пол, даже не повернув к ней лицо.
- Ну чего ты, я же не кусаюсь, - певица пыталась разговорить его всякими прибаутками, но ничегошеньки у неё не получалось, потому бросила она это дело, напомнив прежде чем прикорнуть, откинувшись на спинку широкой лавки, почти не чувствуя стыда от навалившейся усталости, - кашу-то хоть доешь, кожа да кости.