Она прячется в тени отца, завороженно наблюдающая за гостями, а ее сердце бьется так быстро, как у испуганной птички, и даже музыка играющего оркестра не может заглушить его, словно готового выскочить из груди. Страшно и волнующе одновременно. Она крепче сжимает бледную ладонь отца, боясь отпустить его руку хотя бы на мгновение. 
– И меня тоже когда-нибудь пригласят на танец? Как Беатрис? – Шай с интересом смотрит, как старшая сестра, такая красивая в своем светлом вечернем платье, принимает предложение своего кавалера с очаровательным девичьим кокетством, и поднимает взгляд на отца, наблюдающего за этой славной картиной.
– Конечно, солнце, – отвечает – лжет – отец. – На следующий год точно.
– Обещаешь?
Отец не отвечает, лишь тепло улыбается, забавно потрепав ее по волосам, отчего из светлой косички с вплетенной в нее красной ленточкой выбивается несколько прядей. Люциус Марш ведь не скажет своей маленькой средней дочери, что она всегда будет наблюдать за празднествами только со стороны и никогда не выйдет в свет. Он только ласково смотрит на нее, с отеческой любовью, до боли переполняющей его сердце, но не отвечает.
Отец никогда не отвечает на этот вопрос.
Шай видит грусть в его серых глазах.

Вечерний мрак дышал зимним холодом на витражные окна, вырисовывал на цветном стекле свои узоры, но не мог добраться до теплого главного зала дома Шаньендез.
Гости веселились, наслаждались вечером, его музыкой и закусками, хлопотами слуг, громко беседовали и сладко шептались, жизнь наполняла это место – Шайло чувствовала ее везде, вокруг себя, в этих взглядах, изредка удостаивающих ее вниманием, и в приветственных фразах, обращенных к ней знакомыми. Вот юная Кавальере – скрывает как может пьянство младшего брата. Только что с ней поздоровался Грассо – интересно, он уже сообщил родителям о своем тайном браке с простолюдинкой? А мимо прошел Мьели – у него неплохо получается скрывать, что это он отравил своего отца. В толпе мелькнуло знакомое милое личико Бьянки – ее мужу не стоит знать, что его благоверная предпочитает в делах сердечных женщин. Свиньи были бы в восторге от того, сколько грязи скрывалось за прекрасными масками.
Марш смотрела, как люди, которые при свете дня казались такими безупречными, идеальными, благородными, отдавались своим играм, паутине лжи и интриг, и только пригубила еще немного белого вина из принесенного слугой бокала.
В чем нельзя отказать всем собравшимся, так это во вкусе: прекрасные улыбки на лицах, вечерние платья и костюмы, сверкающие украшения и змеиные взгляды – этим вечером все облачились в доспехи из шелка и бархата, а в их руках вместо кинжала – грязные секреты и сети слухов, ядовитые разговоры и тайные союзы. Шайло только усмехнулась: опасные, но все еще смертные, уязвимые, если знаешь, куда бить. Она – маленький ядовитый паук, оказавшийся среди легкокрылых мотыльков. Никта Андраст – вампиресса, в черном-багряном наряде, не могла отказать себе в символизме этого имени, ее маленькая слабость, но тише, это секрет.
«Потерпи еще немного – и завтра будешь дома», – Марш не позволила раздражению отразиться на своем лице. Исчезнуть посреди празднества – признак ужасных манер, а они очаровательной Никте совсем ни к чему. Она получила костяной амулет, переданный из рук в руки одним из многочисленных агентов Аркона, и завтра должна была возвратиться домой, чтобы вручить его своему бессмертному покровителю. Он этой мысли вампиресса искренне улыбнулась, отводя взгляд – слишком личное, слишком сокровенное, слишком интимное. Всего несколько часов – и она наконец будет дома.
Темный купол зала цвета ночного неба, украшенный драгоценными камнями – созвездиями, сияющими даже ярче тех, что по-настоящему мерцают в ясную ночь. Музыка оркестра, кружащиеся под нее пары – шепчущиеся, прижимающиеся друг к другу порой излишне близко. Пристальные взгляды украдкой, тайные знаки, записки, переданные прислугой – хотя бы что-то в мире с годами остается неизменным.
«С годами…»
Внезапное воспоминание заставляет вампирессу замереть, не отпив из бокала – похожее на вспышку молнии, внезапное, непрошенное, ненужное. Ты же помнишь тот день, Шай? «Конечно, солнце». Да, она помнит. «На следующий год точно».
Она нашла свое место почти двадцать лет назад, следуя за старшим вампиром, сияющим путеводной звездой среди темного жестокого мира, и только ему можно довериться, только он не предаст ее. Она сделает все ради Аркона. Все. «Обещаю».
В черных глазах Марш – мрачная решимость, уверенность и коварство бессмертных.

Отредактировано Шайло Марш (20-10-2019 03:34:52)

Зал набит людьми так, что в голову сразу бьет терпкий изысканный парфюм, запахи разгоряченных танцами тел возбуждают хищные инстинкты, будоражит мысли аромат крови, что бежит по венам и артериям, наполняет жизнью эти хрупкие смертные сосуды: одно неверное движение, вонзи клыки чуть сильнее в обнаженную шею, сожми горло чуть сильнее, сделай жадный глоток чуть более жадный, чем положено – и вот они мертвы, хладные, спокойные и бледные. Но подобный исход был бы неблагоразумен: глупо, неосторожно, расточительно оставлять после себя столько тел, так поступают мясники, но не хищники. Когда-то Марш пробрала бы дрожь от одной лишь мысли, что она может так рассуждать, кем она стала, что она сделала с собой, в каких муках пришлось умереть ее невинности, но сейчас… Сейчас подобное вызывает на устах вампирессы мягкую усмешку: кто из всех присутствующих здесь овец может что-то возразить волку?
Люди, что с них взять.
Два танца уже позади, третий Шайло приняла с той же любезной улыбкой, ведь хорошие девочки никогда не отказывают молодым людям. Хорошие девочки улыбаются, прячут неприязнь к живому телу, обнимающему их за талию, за маской кокетства и смущения таким вниманием. Хорошие девочки не заставляют магией крови собственные руки становиться теплыми, чтобы избежать подозрений. Хорошие девочки не прячут все признаки своей немертвой природы за румянами и помадой. Хорошие девочки – живые девочки.
Марш могла только посмеяться с того, как безукоризненно она играла хорошую девочку.
Только хорошие девочки не испытывают Голод, не смотрят пристально на обнаженные шею юных девиц и молодых людей, ничем не выдавая медленно терзающее их чувство. Банкет был чудесен, в лучших традициях великосветского общества, но даже самые изысканные блюда не смогли бы подарить ей ощущение сытости – голод требовал совсем другой пищи. Шайло прислушалась к собственным ощущениям и покачала головой: голодна, но все же не настолько, чтобы рисковать, утащив кого-нибудь из гостей в сад – среди розовых кустов и каменных фонтанов так любят уединяться влюбленные воркующие парочки, которые могут увидеть то, что видеть им совсем не следует.
Рилдир, какая тоска.
Марш рассматривала гостей с любопытством, замечая новые лица среди старых знакомых. В дом Шаньендез все прибывали люди: родственники, друзья, знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых – оставалось только пожалеть человека, обреченного написать столько приглашений. Вампиресса проскользнула между двумя мужчинам, увлеченных разгорающимся шутливым спором, и ловко отскочила от девочки, облаченной в изумрудно-зеленый бархатный наряд, разминулась с прислугой, несшим поднос с бокалами, один из которых прихватила с собой, и заняла место подальше от гущи событий, оказываясь рядом со скучающим гвардейцем, сопровождавшим местную знать.
Одна из женщин случайно привлекла внимание вампирессы – Шай издалека недоверчиво рассматривала незнакомку, словно пытаясь убедить себя, что зрение ее не подводит.
– Не знала, что на прием можно принести оружие, – Марш наградила задумчивым взглядом женщину, за чьей спиной был посох – крайне необычный аксессуар на подобный вечер. Дамы предпочитали благородные металлы и драгоценные камни в своих украшениях: браслетах и кольцах, подвесках, колье и ожерельях, серьгах, диадемах, тиарах, шпильках и заколках. И либо незнакомка не желала расставаться с посохом, несмотря на всю экстравагантность своего образа, либо Марш определенно упустила последние веяния моды этого края. 
Молодой человек в форме повернулся, сверху вниз взирая на подошедшую юную особу. Марш разглядела очаровательные ямочки на щеках и маленькую аккуратную родинку у самого уголка губ. Гвардеец красив, даже немного смазлив, в этих по-девичьи длинных ресницах и выразительных губах есть манящий шарм. Прелестный молодой человек с мягкими черными кудрями и удивительно синими глазами – как раз в ее вкусе. Во всех смыслах слова «вкус». Жаль только, что нельзя украсть его себе… впрочем, смертные заменяемы, она всегда может выбрать юношу или девушку милее.
– Его сдают при входе, – откликнулся гвардеец, странно улыбнувшись.
– Эта женщина… она особенная? – Марш вскинула брови, заинтересованная новыми лицами.
– Церера Аматониди.
«Родственница Шаньендез?» Шайло успела если не познакомиться со многими знатными и благородными семействами, то хотя бы услышать о них, и родство двух фамилий не было неожиданностью. Наверное, такая кровь прощает любую выходку, даже боевой посох за плечами в мирный светский вечер.
– Вот как. Аматониди… Славно, – Марш сделала аккуратный глоток вина, и перехватила обращенный к ней взгляд гвардейца. Чуть надавить на чужие мысли, прорываясь через сопротивление всякому вмешательству в разум, а потом опутать его своей волей – гипноз похож на паутину, в которой беспомощные и обреченные пойманные мушки ждут своей участи быть съеденными. – Расскажешь мне о них? – вкрадчивым шепотом спросила вампиресса, знавшая, что на этот вопрос получит один единственный ответ.
Услышанное ее не разочаровало. Любопытная история, ведь не каждый месяц из заботливого дома сбегают богатые наследники, окруженные любовью и лаской, и их родители седеют от страха за драгоценных детей. Однако было нечто такое, что заставило вампирессу помрачнеть, рассматривая, как поднимаются со дна бокала искорки-пузырьки. В этом светлом вечере случайно прибавилось несколько темных штрихов, портящих приятную взору картину. И даже когда гвардеец закончил свой рассказ, Марш некоторое время молчала, все таким же немигающим взглядом рассматривая тонкое стекло.
– Если это все, то ступай, – Шайло поглаживала высокую ножку бокала, обдумывая услышанное. Гвардеец с легким полупоклоном спешно удалился, с каждым его шагом чары гипноза спадали, оставляя разве что чуть измененные воспоминания – пусть считает, что беседовали они об этом приятном вечере и о том, какие мягкие в Эмильконе зимы, в отличии от родного Таллинора, откуда прибыла гостья, скучающая по снегам и морозам своего дома.
Нехорошее предчувствие занимало ее мысли. Шай редко получала передышку от собственных мрачных раздумий: всегда может быть хуже, всегда жди удара, всегда будь начеку, доверяй только Аркону и только себе, остальные же предадут при первой же возможности – и страхи и подозрения Марш зачастую оказывались оправданы. Но услышанное… Шайло хмурилась, ведь Бриз – отличный агент, исполнительный и в то же время честолюбивый, возможно даже, что желающий когда-нибудь получить становление, выслужившись перед старшим вампиром. Один из тех многочисленных людей невидимой сети, раскинувшейся между городами, снабжающий своего патрона свежей кровью – прелестными светловолосыми девушками и юношами, которые таинственно и безвозвратно исчезали из собственных домов, комнат, постелей. Только сам Бриз знал, кто в этом месяце станет угощением вампира. И если это пропавшие девочки Аматониди, а одна из семьи которых сейчас находилась в одном зале с Марш, то можно ли считать подобное совпадением – или же предательством?
Если ее худшие домыслы окажутся верны, Бриз не увидит следующий рассвет.
Шайло вернулась к своему столу и накинула на плечи теплый темный плащ, обитый коротким черным мехом, жестом подозвав к себе одну из девочек-служанок, суетящихся между столиков.
– Передайте донне Церере Аматониди, что я хотела бы пригласить ее в сад, – Шайло поправила плащ, чувствуя мягкость меха. Еще одна дань игры в живых.
– Как скажете, донна?..
– Никта Андраст.
Шай проводила девочку тяжелым взглядом, а потом выскользнула из зала, ступая в темноту сада.

В какой-то день это все же случается. Разговор был неизбежен.
– «На следующий год точно»? – Шай отталкивает отца, скидывает с плеча теплую ладонь. – Когда? Когда будет этот «следующий» год? – ее голос дрожит от гнева, а смуглые пальцы мнут подол простенького светлого платья. – Ты всегда обещаешь, но «следующий год» - это никогда.
Люциус смотрит на дочь с отвратительной смесью жалости и раздражения, но хранит молчание. Ничего не меняется с этим следующим годом.
– Ты никогда этого не сделаешь, – Шай задыхается от несправедливости, и ядовитые слова, царапающие горло, даются с трудом, звучат глухо, задушенные пропитавшей их болью. – Ты же не можешь сказать, что кроме Беатрис и Камиллы есть еще… есть я, – Шай смотрит на спокойного – до дрожи спокойного – мужчину сквозь плену злых слез. Сестры идеальны, безупречны, светлая головка, прелестное белое личико, добрые серые глаза, фарфоровые куколки, что разбиваются, если их сжать чуть сильнее – она же ошибка, случайно закравшаяся в безукоризненный список детей помарка, которую пытаются стыдливо прикрыть и спрятать подальше от чужих взглядов, чтобы не было слухов и сплетен. – Все, что ты говорил мне, «следующий год, солнце» – это ложь, ты лгал мне, каждый год, ты не признаешь меня, стыдишься своей… ошибки, – выдыхает она, с трудом сдерживая раздирающие грудь рыдания. Она не плачет, пока нет, она никогда не станет плакать перед лицом отца. – Конечно, я же пятно на репутации, какой позор, как же так вышло…
– Шайло, – обрывает ее отец, но в ответ получает горький смешок и злобный взгляд черных глаз.
– Зачем ты тогда говорил, что все будет на следующий год? Если этого не будет, если у тебя всегда есть только Беатрис и Камилла, зачем ты обещал? – Шай ненавидит – любит – этого человека и хочет, чтобы он понял это. – Ты трус, – шипит она в лицо отцу, осмелевшая от боли и гнева.
– Прекрати, – Люциус невозмутим, в серых глазах вместо тепла теперь стылый холод.
– Ты стыдишься меня, – ее голос, предательски дрожащий, ломается на выдохе.
– Я сказал прекрати.
– Или что?
Отец делает шаг вперед. Его ладонь сжата в кулак, фамильный перстень Маршей - когда-нибудь он перейдет старшему сыну Люциуса Мариану – тускло блестит на указательном пальце.
Шай понимает: сейчас он ее ударит. Сейчас тяжелая отцовская рука впервые отвесит ей пощечину. Сейчас он причинить ей боль. Инстинктивно втягивает голову в плечи, напряженная всем телом, какая-то часть ее все еще не верит, что отец может ее ударить – он любит ее, он никогда за эти шестнадцать лет не повышал даже голос на нее, но другая часть – испуганная, обиженная, уязвленная и разозленная – говорит, что она перешла невидимую грань  отношений графа-отца и дочери-бастарда, уставшая слышать одно и то же каждый год и наконец сорвавшаяся, высказывающая все, что накопилось за несколько лет. Сейчас ее щеку обожжет болью, а перстень царапнет по коже, скорее всего оставив шрам, и она не сможет объяснить матери, что произошло. Шайло отступает, понимающая, что сейчас будет, но не готовая к боли.
– Иди к себе, – устало говорит отец. Шай видит, как медленно разжимается кулак, как все так же тускло сияет тяжелый перстень с темным камнем. Не ударил.
Дважды повторять не приходится.
Она запирается в своей комнате на ключ и прижимается спиной к двери, осев на пол прижав колени к груди. Слезы обиды струятся по щекам, судорожный вздох перерастает в тихое рыдание – приходится закрыть лицо руками, чтобы никто не услышал.
На следующий год она больше не услышит пустых обещаний.

Тугой корсет сдавливал грудь, зашнурованный на спине невыносимо крепко, но в посмертный жизни есть некоторые преимущества, и одно из них в том, что в дыхании более нет надобности. Однако вампиресса продолжала делать вдох, а потом выдох – маленькие несоответствия порой могли стать самыми жестокими и подлыми предателями, раскрывая обман об ее истинной хищной природе. Шайло поддерживала легкий румянец на щеках, позволяла чуждому мертвой плоти жару исходить от рук и заставляла собственную кровь согревать ее изнутри, бежать по паутине сосудов, разливаться по телу манящему теплу. Марш ловила не один заинтересованный, не один жадный, не один преисполненный похоти взгляд и думала, как забавно, что немертвая казалась некоторым мужчинам – и порой даже женщинам – симпатичнее их живых спутниц. Это их слабость, которой она может воспользоваться.
«Посещай их грезы, но не кошмары. Так ты добьешься большего», – давние слова Аркона, один из первых советов, подаренных прибившейся под его крыло Марш, вызвали довольную улыбку. Прошли годы, но Шай все еще не может насытиться этими воспоминаниям, а такие кажущиеся правильными в своей естественности наставления хранит у сердца подобно самой прекрасной драгоценности. Люди тянутся к тому, что кажется им приятным, знакомым, что они могут понять – и облаченные в шелк и бархат юные красавиц приятны, знакомы и понятны: как слетающиеся на огонь мотыльки, они посещают подобные вечера с присущим им девичьим восторгом перед своим будущим, полным балов, платьев, танцев и музыки.
Есть некая ирония в том, как легко Марш имитирует этих дышащих жизнью прелестниц. Порой странно, как извращенно сбываются наши детские грезы. Только понимание истинной природы происходящего омрачает давние мечты: невинные лани – свернувшиеся кольцами ядовитые змеи, шелест платьев в бальной зале – лязг доспеха на арене интриг, золотое вино в хрустальном бокале – яд, подмешанный безжалостной рукой.
Паукам здесь благоденствие.
Ночи в Эмильконе прекрасны даже для неискушенного человека, но увидеть все их очарование способны лишь те немногие, для которых искушающая ночная тьма стала родной стихией. Шайло, устроившаяся на одной из скамей перед розовым кустом, рассматривала цветы, заботливо взращенные садовников и теперь ожидающие весны, приглядывалась к горящим окнам, за которыми мелькали силуэты людей, и вслушивалась в воркование парочки, сбежавшей от любопытных глаз великосветского общества под ручку.
Ждать женщину долго не пришлось.
Церера Аматониди, благородная дама, носящая при себе магический посох даже в мирный светский вечер, не относилась к тому типу смертных, которых предпочитала вампиресса. Она выглядела потенциально опасной, а опасность Марш привыкла либо устранять, либо избегать. Однако опасность можно было обернуть себе во благо. И сейчас только надеяться, что Аматониди можно увлечь, чтобы она славно послужила немертвой.
Но вместо банальных слов приветствия Шайло услышала совсем иные слова – те, которые откровенно намекают, что вечер невозможно контролировать полностью и абсолютно. Ее слова можно было читать недвусмысленным намеком, что знание о подлинной природе гостьи Церере знакомо, но Марш не позволила себе дрогнуть, хотя бы чем-то выдавая себя, только новый вдох и выдох – с губ сорвалось облачко пара, почти сразу рассеявшееся в ночном морозном воздухе. Немного магического давления на собственную кровь – и получайте удовольствие в созерцании представления одной актрисы. Шайло окинула внимательным взглядом Аматониди: они знакомы? Когда? Шай было уверена, что такую женщину она бы запомнила. Вампиресса только однажды посетила Эмилькон, почти двадцать лет назад. Те годы бессмертной юности… Их лучше не вспоминать, не тревожить, похоронить всю грязь, всю кровь, все страхи и ужасы в самом пыльном уголке разума – и неужели она встретила сегодня призрака тех времен?
– Поразительно, как свободно вы ходите среди блеска и лоска высокого сословия.
– Прошу прощения? – Шай чуть склонила голову в притворном удивлении такого понятного намека.
Давайте подыграем.
– Как давно вы вернулись в Эмилькон, дона Андраст? – женщина начала обходить ее, как хищники обходят свою добычу. Нехороший знак.
– Я здесь всего месяц. И Эмилькон… – Шайло мечтательно вздохнула. – Он великолепен. Наверное, вы читаете мысли. Если бы я смогла приехать сюда на год раньше, вырвавшись из дома вопреки отцовским запретам, а потом покинуть его с величайшим сожалением, то этот мой визит стал бы возращением, – ложь легко слетала с уста вампирессы вместе с любезной улыбкой. – Здесь слишком прекрасно. И я бесконечно признательна, что получила приглашение увидеть этот вечер.
«Пусть мысли текут подобно реке и выливаются в сладкую ложь». Мысли об Арконе всегда помогли ей оставаться спокойной, позволяли любой лжи становиться сладкой как мед и не сомневаться, что она все еще достойна его расположения. 
– Впрочем, я пригласила вас не за тем, чтобы рассказывать о прелестях вашей родины. Наверное, вы устали каждый раз слышать одно и то же от гостей. Присядете? – Шайло кивнула на свободное место скамьи, ее любезная дежурная улыбка померкла, сменившись задумчивостью. – Этот разговор… – вампиресса потупила взгляд, подбирая слова, как и положено во подобной неловкой ситуации. – Мне шепнули о ваших сестрах, которые бесследно исчезли.
Марш на секунду замолчала. Должна ли она принести свои соболезнования? Нет, они не знакомы, чтобы проявлять подобные чувства. Никта Андраст девочка чувствительная, но застенчивая, скрытная, подобная откровенность ее бы напугала.
– И сложно об этом говорить, – Шай сжала подол своего платья – Никта нервничала, поднимая такую щекотливую и личную тему. – Но я хотела бы вам помочь.

...это странная ночь. Улицы – пустые, безлюдные, безжизненные. В домах – тишина и уныние, неспокойный сон и полуночные кошмары. Только таверны и бордели как-то разбавляли ночную тишину, но все равно недостаточно. Марш запомнит эту летнюю ночь как ту, когда она больше обычного старалась исчезнуть среди мрака и когда дольше, чем обычно, сомневалась: стоит ли рисковать? не лучше ли поголодать? Но Голод все же был сильнее. Она сойдет с ума, если не приглушит его, если этот жадный зверь не захлопнет пасть и не успокоится, наконец насытившись. Свет алхимических ламп заставлял тени жаться по углам, рисовал на земле тусклые пятна, словно кто-то пролил разноцветное масло на каменную кладку. Шайло прижималась спиной к стенам, избегая даже самого слабого света, и с каждым шагом была чуть ближе к спешно удаляющейся с ночных улиц фигурке. Девушка, которую голодная вампиресса преследовала почти час, словно знала, что она не одна, что за ее спиной крадется нечто хищное, но каждый раз, стоило ей оглянуться, она видела только темноту, а потом ускоряла шаг, пока не перешла на бег. Марш отлично видела в темноте, как темные пряди волос, мокрые от пота, упали на прелестное личико; как дрожащие пальцы убрали их с глаз; как бледна кожа девушки и как плещется страх в ее светлых глазах. Шай слышала, чувствовала, как отчаянно бьется сердце незнакомки, как побледневшими губами она шепчет молитву, но откликнулся только один. Тот бог, которого чтила вампиресса. Самый жестокий и безобразный бог. Бог с жестокой улыбкой на окровавленных устах и взглядом, в котором никогда нет сожаления. Голод.
…испуганный взгляд серых глаз. Застывший на теплых устах выдох. Рвущийся наружу немой крик отчаяния и ужаса. Черные волосы пахнут чем-то цветочным. Кровавый поцелуй, в котором наслаждение переплетено с болью.
А потом они стояли в темноте, обнявшись, как любовники. И все сомнения покинули ее, когда кровь, хлещущая из горла, принесла утешение, удовольствие, спокойствие, когда жестокий бог, требующий своей жертвы, перестал шептать на ухо свои безумные песни, и жажда утихала с каждым судорожным глотком. Ничто не могло сравниться с этим: ни самые щедрые трапезы со столов смертных, ни самые страстные утехи плоти, ни самые нежные слова любви, ни самые жестокие пытки, ни самые страшные смерти. И неизвестно, сколько времени проходит – мгновения и вечность становятся несущественными, весь смысл, весь мир сжимается только до одного желания – выпить, осушить, насытиться, утолить жажду, умилостивить кровавого бога.
…девичий крик разбивает кровавую эйфорию вдребезги. Марш заставляет себе открыть глаза и заставляет повернуться, все еще не отпуская жертву из объятий, чтобы увидеть нарушителя, вторгшегося в интимный момент. Девочка. Девочка, которую она встретится спустя несколько лет.

«Так это была ты».
Забавно.
Ощущение такое, что еще немного – и напряжение, повисшее в ночном воздухе, даст искру, из который вспыхнет пламя. Женщина тянется к посоху – вампиресса вспоминает кровавое заклятие. Но вмешательство смеющейся парочки, пьяной от вина и опьяненной влюбленностью, не дало сорваться никому из них. Наверное, это даже к лучшему. Марш здесь не для того, чтобы перекрашивать белые розы в алый цвет. По крайне мере, не сейчас.
– Боюсь, что не совсем понимаю ваши намеки о смерти, –  Шай горько улыбнулась и покачала головой. – Я не сильна в подобных играх.
Ведь что такое жестокая правда против прекрасной лжи?
– Известно мне не так уж много. Я знаю только то, что знают все гости. Или даже меньше – месяц пребывания в городе не такой уж большой срок, чтобы успеть узнать то, что посторонним знать не следует, – Марш задумчиво взглянула на посох, а потом перевела взгляд на помрачневшую женщину. – У меня были свои планы, отнюдь не праздная поездка являлась причиной моего визита в Эмилькон. И уже завтра я должна была возвратиться обратно. Ваш город прекрасен, но дом мне милее.
Это было правдой, ничто не могло сравниться с домом. И с тем, кто был там, ради кого она всегда стремилась вернуться как можно скорее.
– Исчезновение ваших сестер… – Шай помедлила, взвешивая каждое слово как драгоценность на весах ювелира. – Произошедшее является либо печальной случайностью, которая никак не связана с тем, ради чего я здесь, либо же ударом в спину мне и дорогому для меня человеку.
«Если закрыть глаза на слово «человек», конечно».
– Репутация значит многое – и ее так легко уничтожить. Представьте, что вас подставят и обвинят в исчезновении двух прелестных дочерей славной семьи. Это будет крахом, падением, вас одарят в лучшем случае презрением, а в худшем… даже не хочу предполагать. Я бы хотела избежать этого, – вампиресса разочарованно вздохнула. – Надеюсь, что это все же совпадение. Но если мои опасения подтвердятся, то придется принять меры, чтобы исправить все до того, как ситуация выйдет из-под контроля. 
Мягкий спокойный голос – и жестокий взгляд карих глаз, не оставлявший сомнений в серьезности этих мер.
– Все мы заботимся о своих близких, не так ли?