Надеясь зацепиться за нить истины, врачеватель с досадой подметил, что судьба снова уготовила для него запутанный клубок. Слова торговца лишь подтверждали это – то ли в силу сферы деятельности, то ли из-за особенностей личного характера он молвил неясно и запутанно, якобы пытаясь заставить слушателя потеряться в лабиринте красочных подробностей. Если это действительно были подробности конечно, а не навешанные на уши макаронные изделия. Рассказ барахольщика завлекал, но вызывал у Модеста скепсис. Ох уж этот Тагафир! За такими как он – глаз да глаз нужен и ухо держать востро, да всё без толку. Всё равно проведёт, обманет, вонзит булат промеж лопаток. А в итоге всё выйдет так, что сам виноватым останешься. Заложник творения своего господина чувствовал, как начинает терять контроль над ситуацией, отчего поддался тревоге. Теперь отражающий лучи солнца обладатель золотой кожи не был так самоуверен, и если бы в словах торгаша не проскочили упоминания некой остроухой ведуньи, то лекарь без всяких раздумий попытался бы разорвать все связи с этим сладкоречивым плутом.
Всю дорогу вплоть до наёмничьих кварталов старик с клюкой прихрамывал на правую ногу, а намётанный взгляд врачевателя в очередной раз подмечал, с каким дюжим артистизмом тот изображал немощного мужа на закате своих лет. Столько хворей повидал за свою долгую жизнь Модест, что был отчаянно уверен, мол, никто не изобразит больного лучше самого больного. Но этот искусный симулянт воистину заслуживал золотой статуи во дворцах заговорщиков. Вот только подобные монументы не принято ставить при жизни, а целитель точно знал, что скорее эти дворцы будут стёрты с лица земли временем и развеяны ветрами скорее, чем душа лукавого старца покинет его тело. Стоило отдать Тагафиру должное – свои секреты он умел скрывать, и это внушало целителю некоторую долю доверия.
Казалось, нету городу ни конца, ни края. Виднеющиеся вдали стены продолжали расти, а кварталы меняли контрасты, подобно шкуре хамелеона. Неужели ничего не изменилось за эти столетия? Люди всё так же сновали тут и там, торговали, прятались в тени от солнца, курили табак и пили вино. Бродяги лили слёзы у осколков разбитых судеб и просили милостыню, а спесивые обожатели звона золотых монет проходили мимо, высоко задирая нос. Это дикое постоянство пугало Модеста, как и давно утерянное им понимание природы бытия в теле из плоти и крови. Всё осталось прежним. Только запахи навсегда покинули Лайнидор для Модеста, как и тепло солнечного света или прохлада лунной ночи. Более не благоухали пряности, не били в нос ароматы фруктов, успевших пропасть в лучах беспощадного солнца золотой пустыни, не отторгало зловоние проходящих мимо бедняков и не завораживало благоухания укутанных в шелка восточных красавиц, прячущих лица за разноцветными вуалями. Скучал ли Модест по утерянным чувствам? Вовсе нет. Заражённый идеей вечного служения своему господину просто-напросто забыл о существовании запахов и вкусов. Теперь латающий раны и струпья господин питался совсем другой пищей. И пища эта была скорее для души, чем для ума, в прямом смысле этого слова.
Прогулка длилась целую вечность. В итоге хромой владелец неприметной лавочки привёл облачённого в панцирь из злата гостья из руин храма путеводных звёзд в кузню, коей заправляла смуглянка по имени Шира. Модест с любопытством разглядывал её, пока та работала с раскалённым докрасна железом. Сложно предположить, какой фактор придал её коже цвет молочного шоколада – восточная кровь, солнце пустыни? Или может быть, работа в кузне? А вдруг всё вместе? Пока лекарь терялся в догадках, незнакомка успела сверкнуть хитрыми глазками и незамысловатой речью, пожалуй, присущей разного рода кметам, что особой неожиданностью не стало. Её безобидная шутка заставила Модеста вспомнить какое-то странное, давно забытое, но почему-то довольно приятное чувство. Оно и разожгло пламя любопытства ещё пуще, отчего Модест решил промолчать – вдруг эта особа скажет ещё что-либо, вызывающее столь далёкие воспоминания?
Спустя время хозяйка преобразилась – сажа с её рук и лица была смыта, пышные волосы собраны в хвост, а крепкие плечи скрылись за домашними одеждами. Гостя посадили за стол и угостили чаем, которым Модест при всём желании не мог насладиться. Пара юношей, которые судя по всему были её сыновьями, сидели напротив и с неприкрытым удивлением наблюдали за тем, как железный болванчик крутил на столе чашку, смотрясь в своё отражение в напитке, который успел покрыться плёнкой. Старичок, которого Шира ласково называла Тафи, тоже не притронулся к напитку, рассказывая хозяйке о деталях с присущей ему манерой базарного лукавства.
- Какой ещё колдун? – прозвенел стальной гул, не дожидаясь, пока торговец ответит на вопрос Ширы. Маска устремила взор на сидевшего рядом старика и эмоции, сокрытые в нём, выражали недоверие к неожиданно всплывшим подробностям.
Холодное блюдо неловкого молчания подано к столу. Статная фигура выпрямила осанку и положила кулак на стол, а огоньки, горящие в прорезях для глаз, всё так же светили на седовласого старца.
- О нём ты мне ничего не говорил. Кто же этот таинственный незнакомец, такой невзрачный и неприметный, что даже ты, Тагафир, забыл его упомянуть?
- Халидом его зовут. – вымолвил молодняк хором. Словив недовольный взгляд от матушки, они снова притихли.
- Анд’Аре… - прорычал Модест, снова взглянув в своё отражение в чашке – Позволю. Ваша помощь будет кстати.
Не обрадовавшись подробностями железное создание встало из-за стола и направилось за порог. Модесту был известен тот господин, ведь в каком-то смысле он являлся его коллегой. Но возникшая неприязнь дала ростки отнюдь не на почве конкуренции. Модест лечил тело, Анд’Аре лечил душу, что в понимании врачевателя приравнивалось к шарлатанству. Только в здоровом теле здоровый дух, и никак иначе! Но всё это дела минувших дней. Халид мог быть намного опаснее, чем какая-то остроухая вертихвостка, о которой он даже не слышал. Напиться чаем у лекаря не удалось, но зато сейчас он упивался горечью неожиданного переплетения дорог.
Вскоре за ним во двор вышла Шира, явно удивлённая дерзким уходом из-за стола. Восток чтит традиции, и этикет в нём занимает особое, почти главенствующее место. Такими вещами, кажущимися Модесту формальностями, возможно было пренебречь, однако целитель соизволил извиниться перед хозяйкой за свою выходку. Ведь в конце концов её вины в сложившейся ситуации не было. Почему радушный хозяин должен пожинать плоды неуважения со стороны гостя, поддавшегося эмоциям? Это неправильно, некрасиво, нерационально.
- Не волнуйтесь за свою дочь - она жива и абсолютно здорова, как и её мать. Ведь у вас воистину крепкое здоровье! Так любопытно, ведь на ваших руках даже нет мозолей, что большая редкость для мастеров кузнечного дела. А судя по вашей статной, крепкой фигуре, я отклоняю предположения того, что вы работаете спустя рукава - целитель сделал шаг навстречу женщине, взяв её руку за запястье. Наверное, она могла простить ему подобную выходу, ведь сталь довольно часто касалась её загорелой кожи. - Сорок шесть минут назад я видел ожог в районе запястья - наверняка искра попала вам в рукавицу. Теперь от раны не осталось и следа, что говорит о невероятной скорости метаболизма вашего тела. Уверен, дочь унаследовала от вас этот дар.
– От меня или от Тагафира, – зелёные глаза Ширы улыбались.
Навряд ли железный человек знал о том, кто скрывается под личиной старьёвщика, но раз уж обратился к нему, то, наверняка, кое о чём догадывался. Так что очень скоро он и сам сделал бы очевидные выводы. А кошкам хоть и позволено многое, но далеко не каждая из них решится поддразнивать главу клана, да ещё и в присутствии постороннего. Что-то связывало этих двоих, помимо общего проклятья, в том не было сомнений. Что-то когда-то связывало. Теперь об этом остались только воспоминания, да ещё кое-что по мелочи.
– Поэтому Тафи так бесится, хоть и старается не подавать виду. И поэтому Аза такая непутёвая. Всё думает, что должна соответствовать, и оттого творит всякую ерунду... – вздохнула Шира, больше сама с собой, чем обращаясь к кому-то. – Она не в первый раз попадает в неприятности. И очень хорошо, что у нас девять жизней.
Пухлые пальчики развернули руку Модеста ладонью вверх, рассматривая подвижные сочленения суставов. Шире тоже было интересно. Когда-то ей доводилось помогать одному чародею изготавливать новую руку для искалеченного в бою воина. Но то изделие вышло много грубее ладоней Модеста. Впрочем, оно и понятно, одно дело – боец, и совсем другое – врач. Руки им нужны для совершенно разных дел.
А ещё у Модеста, как и у неё, не было возраста. И каждый платил за это соответствующую цену. Полная жизни невысокая женщина с любопытным курносым носом и яркими озорными глазами каждое полнолуние совершала ритуал, дающий выход избыткам этой самой жизни, которые просто невозможно было больше держать в себе. А заключённый в металле учёный муж, напротив оставил лишь необходимое и отказался от всего остального, дабы ничем не замутнённый разум мог существовать и действовать вечно. Интересно, ему это помогало?..
– А что у вас с этим колдуном? – Шира подняла голову, заглядывая лекарю в лицо.
Дружелюбная маска не давала никакого представления о том, что чувствует и о чём думает скрывающийся за нею человек. Но он, определённо, там был. Хотя гладкая, блестящая оболочка с трудом воспринималась, как его часть. Так же, как привозимые с другого края пустыни красивые раковины тяжело было представить частью живого существа. Обитатель этой металлической "раковины" казался Шире нежным и уязвимым, но вопреки здравому смыслу, у него это не выглядело слабостью.
– Если Халид вас знает, то лучше будет с ним не встречаться, – продолжала она, демонстрируя вдумчивость, неожиданную для такой бесшабашно весёлой особы. – Надо бы придумать что-нибудь и заставить его отлучиться, чтобы эльфийка осталась в доме одна.
Модест понимал беспокойство матери за своё непутёвое чадо, ведь когда-то давно лекарь тоже был отцом. Его тело будучи результатом полёта мысли гения не чувствовало боли, но душа, покинувшая оболочку из плоти и крови, это свойство не потеряла. Она перекочевала с теми же рубцами и открытыми ранами, коим затянуться вовсе не суждено до конца веков.
Струны внутри позолоченной руки натянулись и механизм раскрыл ладонь, давая любопытной особе шанс любоваться шедевром, коим являлось его тело. Шира была права – за позолоченным панцирем скрывался воистину сложный механизм, а если бы принцип его работы был раскрыт, то любой изобретатель признал бы свою ничтожность по сравнению с мастерством всеведущего владыки. Однако, гений признавал, что нет механизма сложнее, чем организм человека – именно это однажды и завоевало доверие Модеста к мудрому господину, взвалившему на свои плечи тяжёлую, непосильную ношу вечной жизни.
- Жизнь едина и не подвергается исчислению. – звук прогудел внутри пустот, находящихся чуть ниже маски, в районе шеи, которая была точной копией человеческой, только сотворённой из драгоценного металла. Модест потянул руку обратно, освобождая её из ладоней кузнеца, которые в свою очередь были залиты румянцем. Любопытный взор хитрых очей ещё остался на ней, и целитель спрятал руку себе за спину, как заговорщик, скрывая кинжал от лишних глаз.
- Даже если ваша теория верна, то у моей дочери была всего одна жизнь. – поминать родную кровь пришлось с улыбкой на лице и трепетом внутри нематериальной сущности, заставляющей механизм работать. Лекарь развернулся и медленно побрёл к выходу, медленно и жалко, как жук, на которого наступил ботинком невнимательный путник. Только воспоминания вызывали боль, а когда то же понятие, но в физическом понимании было утрачено, то становилась она острее любого медицинского инструмента.
- Лично с ним – ничего, я знал его отца. Анд’Аре старший называл себя целителем душ и передал этот громкий статус своему сыну. Я уверен, что яблоко упало недалеко от яблони, ведь шарлатанство, как и гемофилия, передаётся по наследству.
Рассказ о том, что связывало семью Анд’Аре и Модеста столько же длинный, сколь запутанный. Секретов в откровениях не было, и выбравший судьбу отшельника от всего человеческого ведал эту историю Шире уже тогда, когда они вместе брели вдоль наёмничьих кварталов. Врачеватель уже упоминал свою дочь, и судьба её была тесно связана с отцом Халида, лекаря душ в глазах народа и халатного убийцы для Модеста.
- Райхана росла у меня на глазах, – ведало золотое изваяние, величественно ступая по улицам столицы, источая гордость видом и мудрость речью – И было так, пока не наступил пять тысяч сто первый день её жизни в этом мире. Я помню, как её речи, походившие на мелодии арф, сменились бездумным мычанием раненого зверя и криками самой Сирены – они обращали моё израненное сердце в камень. Моя Райхана, мой нежный цветок… - казалось, что гул, доносящийся из пустот в горле, глухо дрожал, заставляя резонировать какую-то из внутренних деталей металлического тела - Она превратилась в чудовище, губившее само себя. Она вырывала свои кудрявые локоны цвета чёрного жемчуга, отгрызала пальцы, коими совсем недавно водила по песку, рисуя на нём незамысловатые узоры. Её разумом овладело безумие, а мною – тревога. Покорный слуга своего владыки верил, что это всего лишь симптом хвори, которую возможно вылечить, разрезая плоть и зашивая её вновь, но я ошибался. Пересилив свою гордость, я с надеждой обратился к Анд’Аре, и тот согласился помочь моему сокровищу обрести трезвость рассудка.
Покуда одетый в шёлковые ткани господин продолжал свой долгий рассказ, город жил своей жизнью. Народ занимался повседневными делами, торгуя, покупая, спеша укрыться в тени от полуденного зноя, просто прогуливаясь мимо. Модест остановился около большой арки, ведущей к торговому переулку. Чуть дальше уже виднелось имение злосчастной эльфийки.
- Этот лукавый змей, избравший как оказалось такого же фальшивого идола, как и он сам, плюнул на всё и отказался её лечить. Свой отказ он ничем не аргументировал, прогнав меня вместе с Райханой, которую я нёс домой вот этими… – целитель продемонстрировал руки своему собеседнику, а после, на мгновение запнувшись, он снова убрал их себе за спину;
- А после я встретил владыку. Он сказал мне, что выпил её жизненные силы, дабы очистить нематериальную эссенцию от проклятия. Мой господин вдохнул в неё новую жизнь, а взамен я отдал своё тело и волю. Моя дочь прожила достойную жизнь, и когда она умерла своей смертью, я развеял её прах в пустыне.
Шира долго молчала. Она не знала отца Халида Анд'Аре. Да и самого его впервые увидела уже с сединой в бороде. Казалось, он был в Лайнидоре всегда. По крайней мере, клан Барха точно пришёл сюда позже. Из этого следовало прежде всего то, что золотому лекарю тоже не один десяток, а может и сотня лет. И вся эта история начинала скверно пахнуть. Когда несколько древних созданий собираются в одном месте, это всегда неспроста, а она насчитала уже четверых. И ещё неизвестно, сколько этой приезжей эльфийке.
– Вы пережили страшное, – наконец, произнесла женщина. – Врагу такого не пожелаешь. Но ведь, в конце концов, всё сложилось благополучно. Анд'Аре старший повёл себя трусливо, не сумев признать свою неспособность помочь. Но у него хотя бы хватило духу вас выгнать. Это дало вам шанс найти другого целителя. А если бы он продолжал упорствовать, вам, возможно, пришлось бы развеять прах дочери гораздо раньше. Я не оправдываю его, но и судить не возьмусь. Да и ни к чему, в общем-то, судить покойников. Давайте подумаем о живых. И для начала посмотрим, чего стоит его сын.
С тихим мелодичным звуком коснувшись плеча Модеста, она указала на противоположную сторону улицы. На первый взгляд там никого и ничего не было, но стоило только приблизиться, и из тени высоченного забора соткалась серая фигура в капюшоне. Это, как ни странно, оказался один из близнецов, которых врачеватель видел в доме кузнеца. Или у тех двоих был ещё один очень похожий братец. Вызволять сестру Шира их не пустила, но последить за домом эльфийской ведьмы было вполне посильной задачей. Дело стало за малым – выручить оттуда Азу.
Совместно с Амариллой.
Модест http://sh.uploads.ru/t/aIwoS.jpg
Отредактировано Малрик Ван Кроули (11-02-2020 20:24:50)