Рано утром он слез с обвалившейся каменной арки, которая являлась наследством каких-то давным-давно ушедших времен, и потихоньку, сбросив сперва копье, спустился по щербатой поверхности вниз, оцарапав щеку о камень. Завтрак был нехитрым, сухари да вода. Умыться пришлось в большой тенистой луже, куда после позавчерашнего дождя стекла вода. Природа дышала спокойствием, тело Гоца было приятно напряжено после неудобной спячки, и приходилось чуток похрустеть костяшками вроде-бы молодого еще тела. Русые волосы, еще не успевшие поседеть, он связал на затылке, и побрел дальше, держа копье на плече. Мимо проносились мелкие зайцы, за которыми не было мочи гонятся. Голова была пустой, а глаза глядели рассеянно. Следы копыт веприцы различить можно было даже такому горе-охотнику как Гоц, но каждый раз, когда он наконец нагонял это дурацкое существо, оно взрывало землю, и словно чуя опасность, источаемую длинным древком копья, убегало прочь. По-началу было даже весело. Догонишь, погрозишь, покричишь, а после бежишь за ней сломя голову, перепрыгивая через корни деревьев и опасаясь её длинных клычищ. Сейчас было уже не до веселья. Ему хотелось кушать, и желание порезвиться резко сменилось в утонченном барде на простое варварское желание - поесть. Здесь бы ему не помешал кто-то, умеющий готовить из природных щедрот, но сам Гоц не разбирался в травах, а сидеть полдня в кустах не имел желания... да и готовить он не умел. Зачем ему? Еще крестьянским мальчишкой ему поведали простую истину "Готовят женщины, солдаты и любовники, ты - нет". И посему он полноценно не готовил, никому и никогда, предпочитая перебиваться голодом, неумело прожаренным мясом и есть с рук крестьянок и корчмарьских дочерей, нежели брать в руки поварешку. Так и шел он, похрустывая сухарями и попивая воду из бурдюка.
     Он не любил ходить настолько одиноким. Здесь не было никого, кроме него, и потому он просто говорил себе под нос всякие нелепицы, желая не касаться тем более гулко отдающихся внутри. Вспоминал о встрече с братом, искренне недоумевая, как ему... такому острому на язык, щелкнул по носу какой-то дешевый святоша? Перебирал в памяти гресские деревни, в которых был, и которым успел помочь за последнее время. Вспоминал темные аллеи, по которым бродил с девкой-послушницей, черноволосой гресской крестьянкой, что говорила ему о беззаветной преданности свету, в то время как юноша лишь глядел на проступающие под скромной сутаной грудки девушки. Странно, но эта красота заставляла его внимать каждому её слову, он задавал вопросы и слушал внимательно, словно девичьи губки обещали поцелуй за каждый понятый постулат. По-другому объяснять ему религию было совершенно бесполезно, но вскоре эти встречи кончились, когда он всё-таки сорвал с её губ спелый весенний поцелуй. Тогда она уронила слезу и ушла, даже не ударив его по лицу, просто навсегда отгородившись от него. «Хватит о дурном», подумал он, покачав русоволосой головой и остановившись на минуту. Мысли витали везде, где только можно было витать, пока он шел вперед, становился всё более голодным и усталым.
     В обед он споткнулся и упал о чьи-то обглоданные кости, совершенно не вовремя, и едва не был разорван клыками той самой зверюги, которую хотел употребить в пищу, но какие-то шаги чуть восточнее спугнули веприцу, и Гоц остался жив, хотя шаги тоже исчезли, словно их и не было. Дальше он шел уже совершенно измотанный. Вокруг была чудесная природа, ручейки, оленьи лежбища и лужайки, лесные прогалы и вездесущий дух природы. А Гоцу просто хотелось жрать. Крестьянская натура в нем всё больше и больше замещала натуру притворную, псевдоутонченную, и вскоре он просто шел, напевая пахотные песенки себе под нос. К вечеру, когда он в третий раз завел длинную песню о «Спелых вишенках крошки Кэт», наконец стал слышен где-то на востоке знакомый звук копыт и визг. «Эта гадина наперлась на сук или капкан небось... Голод, прощай, ты больше мне не спутник», подумалось ему, и он, прижав копье поближе, пригнувшись к земле, двинулся на небольшую прямоугольную лужайку рядом с ручейком.
     - Ииип... - Вздохнул он, когда разобрал в сумеречной красноте наконец "сук", на который наперлась его еда. Сук был размером с лошадь и переливался зеленовато-серыми цветами, походил на большущий валун, округлый, черепахоподобный, и несмотря на это весьма подвижный. Полукруглые челюсти ящера сомкнулись на добыче. Веприца, тоже внушительная по размерам, испускала последние вздохи. Гоц стоял и смотрел, как существо острыми зубами разрывает на части свинью. - Черт. - Только и смог вымолвить бард, сжимая полубесполезное копье в своих руках. На шипящий звук его шепота голова ящерицы отреагировала резким движением, прислушалась и принюхалась. Узкие глаза направили свои радужки к нежданному гостю... и раздался утробный рык, больше свойственный семейству псовых, нежели ящерам. Бард вышел из оцепенения и помчался, сломя голову, тварь бежала следом, ломая деревья, спотыкаясь, поскальзываясь на лужах, ломая ветви и вытаптывая колючие кусты. Две тени в красном сумраке леса, одна небольшая, высокая, человеческая... вторая большущая, звериная.
    Тварь нагнала Гоца у оврага, который тот едва-едва смог перепрыгнуть. Но только всё это было бессмысленно. Ведь позади него была отвесная скала, и другого пути уже не было. Существо издало победный рев, взрывая края оврага и стало перелезать через него. Гоц же тыкал его копьем в глаза, на что тварь отвечала рычанием и злодейской почти ухмылкой, столь не свойственной неразумным существам. Испуганный, рычащий в ответ, крестьянский паренек уже мысленно простился со всеми богами, пусть и своей собственной не совсем принятой в духовных кругах молитвой. «Молю, Рилдир, если это твое - убери. Молю, Имир - если есть силы, помоги. Молю всех остальных, сколько вас есть, спасите.. спасите...» продолжал мысленно повторять он, сверкая серыми глазами, упираясь копьем в землю, глядя в зеницы приближающейся морды существа. Пока молитвы как-то слабо помогали ему, хотя мало ли, что там приготовили боги на будущее...

       «Гоц... погляди на них. Беззаботные, бегают по полям... маленькие частицы Играсиль, живые, полные силы», сказал когда-то давным-давно русоволосый Хейн, глядя на своего юного лупоглазого сынка. «Если-бы смог я знать наверняка, какую веру ты выберешь, став старше... то предпочел бы, чтоб ты оставил Рилдира и Имира для других, а себе предпочел веру вот в этих богинь, сестер Играсиль», отец усмехнулся, когда мальчонка спросил его «А они правда богини?». Русоволосый мужчина пожал плечами, потом подумал и кивнул, глядя уставшими серыми глазами в сторону своей фермы и неся на плечах здоровенный мешок. И тогда Гоц впервые разглядел под юными бровками Сэл чудесные карие глаза, тогда впервые заметил невзначай задиравшую его Киру и постоянно упоминающую о своем отношении к поцелуям Йен. Пока остальные мальчишки мечтали взять в руки меч и сражаться с великанами, малютка Гоц учился говорить складно, заучивал крестьянские песенки и танцевал возле корчмарьского костра с девчонками... это продолжалось до тех пор, пока не умер отец.
      «Погоня за юбками в детстве - не лучшее оправдание своего боевого бессилия сейчас, ты же мужчина, сражайся», критически заметил разум Гоца, пока тот пытался посильнее уколоть гадину, возле которой так и струились светлые брызги, мешающие и самому арфисту, и гадине ориентироваться в пространстве. Появившаяся из ниоткуда девушка была воспринята им как ответ свыше, «Кхм, до детального рассмотрения», добавило неунывающее сознание, которое умудрялось отыскать время для скепсиса даже сейчас. Фон Эрмс только знал, что девка вне опасности. Передние конечности ящера цеплялись за северный край обрыва, а задние за южный, головой он был обращен к барду. Гоц не знал, радоваться ли такой возможности покрасоваться, или проклинать богов за неудачу.
      - Сдохни же! - Рыкнул он, двумя руками ударяя куда попало своим копьем... и в этот момент брызги исчезли. Стоит заметить, что Гоц попал. Попал даже вполне удачно, выбив правый глаз ящерицы. Только вот оружие его намертво застряло в черепе существа, да и сам он подошел слишком близко. Клацнули зубы, он вовремя отшатнулся, а потом могучая лапа со свистом пролетела прямо перед ним и когти лишь чудом прошлись только по коже, не распоров брюха и не добравшись до внутренностей горе-охотника. Существо потеряло равновесие из-за смещения одной лапы, и начало проваливаться в овраг, до дна которого было неблизко. Оно начало бить хвостом, сбивая камни и обваливая края оврага, пытаясь задеть своих убийц. Так или иначе, под весом собственного тяжелого тела оно провалилось в дыру, цепляясь за каменистые края, увлекая за собой валуны... и в конце концов где-то внизу раздался жуткий предсмертный рев.
      - Эй... - Тихо прозвучал в сумеречном лесу хрипловатый голос русого барда. - Дочь богов... ты жива? - Он сам держался за живот, по которому существо прошлось своей пятерней, и пытался унять кровь из неглубоких царапин... тихими шепотками навроде: «Рилдир... позови Играсиль, пусть она мне поможет», глаза его, полуслепшие от пыли, пересветов и тенистого закатного освещения, пытались отыскать свою спасительницу на другом краю обрыва, но пока не получалось. - Ау... ты здесь?

       -"Авось прибежит"... а ты почем из деревни убежала, Аннушка? - Усмехнулся Гоц, чувствуя слабое родство с этой девкой только за её милое "авось". Здесь в лесу слышать речь было настоящим наслаждением. Слышать же крестьянский говор было приятнее вдвойне, и втройне, потому как говорила девушка. Гоц медленно перебрался по подгнившему стволу поваленной сосны на другой край оврага, и вскоре уже стоял в пяти метрах от своей незнакомки. Вид её остудил его молодую голову, он вспомнил, что она волшебница... и достаточно храбра, чтобы кинуться бить чудовище. «Солдатка», заключил мысленно он, вынимая из ножен свой меч и придерживая второй рукой царапины. - Спасибо, конечно... но как тебя звать, чудо? Кто ты? - Гоц поднял клинок повыше и наклонил голову, поглядывая на собеседницу. Еще русые волосы его были все в пыли, глаза он щурил из-за солнца, бьющего прямо по зеницам, да и в целом, он был грязен и выглядел как молодой лесной разбойник лет восемнадцати-девятнадцати. Да и речь его, если говорить начистоту, звучала ничуть не лучше. «Чудо? Да я её даже не знаю», подумалось ему и он открыл рот, чтобы попытаться сказать по-другому, более дружелюбно, но не смог.
       Не отпуская клинка, он просто стоял и смотрел своими серыми глазами на девушку, стараясь не хмуриться и не выглядеть как злодей, но получалось плохо. Серый плащ на его плечах был изорван, как и брюки, рубаха. Из потайного кармана плаща вытекли чернила. Они расползлись по рубахе и смешались с кровью на груди и животе, из-за чего он стал походить на какого-нибудь демона. В руках блестел меч, вырученный за бесценок у одного сектанта-темника. На рукояти клинка сверкал символ Рилдира, чуток затертый, но всё-равно заметный. Сам Гоц был высок, широк в плечах и сложен поджаро, да еще к тому-же бледен и ровен лицом... словно вампир или дампир.
       - Рилдиром молю, не молчи. - Произнес он хрипловато, и едва не ударил себя по лицу. «Рилдир? Рилдир? Рилдир?! Ты идиот! На свете сотня тысяч богов, а ты выбрал для связки слов Рилдира? Где в этой голове дверь, я хочу выйти», зарычало сознание, но Гоц уже не стал сам к себе прислушиваться. Щурясь он разглядывал девушку с головы до пят, задерживая особое внимание на бедрах, груди и лице. Окровавленном и слегка потерянном лице, но симпатичном. Серые колкие глаза его встретились с её темным, странно пугающим и очаровывающим взглядом. Гоц продолжал глядеть на неё не отрываясь и молчать. Первое впечатление на девушку он произвел... ничего изменить было невозможно, и оставалось только ждать, что же она скажет, что же сделает.