Когда Мерифил отыскала дом, о котором рассказали ей торговки, она, наконец, задалась вопросом: а было ли разумно пытаться вытащить на свет Божий тайны, которые ей не принадлежали? Каким добрым (или недобрым) словом встретят ее, остроухую, в этой лачуге, когда она начнет расспрашивать про любовные похождения старого короля? Одна мысль о столь скабрезном анекдоте заставляла рейнджера покрываться стыдливым румянцем – что уж говорить о несчастной женщине, которой придется отвечать на ее вопросы!
С другой стороны, и сребролунница прекрасно это понимала, вместо скромной, невинной девицы, она могла обнаружить тут чванливую гордячку, которая, подобно дамам из высшего общества, кичилась тем сомнительным достижением, что однажды неосмотрительно разделила ложе с любвеобильным монархом.
Стоило Мерифил задуматься, как Медный Квартал больно и звонко напомнил ей – здесь не зевай! Быстро отворилась дверь лачуги, стукнув эльфийку по макушке, и на порог вышла баба неопределенного возраста, с грязным фартуком, с руками в саже, и таким большим носом, что поначалу рейнджер приняла старуху за гнома.
“Лунный Олень, неужто это и есть вожделенная любовница короля?!”.
Заметив, что эльфийка пристально ее разглядывает, (а стоило заметить, что глаза у изумленной Мерифил превратились в два пятака), крестьянка схватилась за драную метлу и грозно замахнулась на непрошеную гостью.
- Какой шелудивый пес принес вашу задницу ко мне во двор? – Заскрипела зубами старуха. – Чей-то, госпожа, вам тут делать? Аль, выпали из золотой кареты, или решили до простого люда снизойти?
Рейнджер, повидавшая всякого, и та растерялась, услыхав столь грубую речь. Она даже сделала шаг назад, словно и впрямь опасаясь старой метелки.
- Добрая женщина, - с запинкой, начала эльфийка, - мне сказали, что здесь я могла бы найти Торгала…
- Этого мерзкого бастарда? – Не давая ей закончить, фыркнула баба. – Чтоб он провалился, чтоб его черти задрали, чтоб всю их семейку…
Видя, что “добрая женщина” не собирается останавливать поток сквернословия, сребролунница решила действовать с большим упорством.
- Так знаете ли вы, где его найти? Мне просто необходимо побеседовать с его матерью.
Тут крестьянка прищурилась, сплюнула, и окатила бедную женщину, с которой Мерифил и знакома-то не была, такой отборной бранью, что бедные длинные уши дочери леса усохли, как листья по осени.
- В наших краях позор на шее носишь, - крякнула баба, отирая лицо – тут же лоб ее покрылся черной сажей. – А у Агнес он в чреве вызрел, да мальчонкой этим разродился. Уж лучше бы ей башку оттяпали, когда на деревню нашу напали…
Очевидно, что за словами старухи крылась какая-то история, однако Мерифил, которая людскими историями была сыта по самое горло, так торопилась покончить с этим делом, хоть бы ей и пришлось вырвать амулет силой, что только и кивнула в ответ:
- Так, значит, дом Агнес в той стороне?.. Покорно благодарю.
- Давай-давай, остроухая, - хихикнула старуха. – Передавай привет богомерзкому ублюдку да его мамаше.
Передернув плечами, Мерифил быстро пересекла улицу и вышла, наконец, к дому Агнес. Над парадным входом (гораздо более чистым и приветливым, чем заваленный навозом двор старухи), висела вывеска: “Ушко Игольное”. Внутри раздавались голоса, и, подумав с секунду, Мерифил отпустила дверную ручку – тем хуже, если придется все выяснять при посторонних.
Она обошла дом кругом и вышла к небольшому сараю. Из-под прикрытых дверей доносилась возня.
Внезапно ворота сарая распахнулись, и оттуда выскочил мальчишка лет семи, с расквашенным носом. Завидев эльфийку, ребенок припустил, что было духу. Однако прежде, чем сребролунница успела поймать его за рукав, во двор выбежала другая женщина, столь же непримечательного вида, как и встреченная ранее старуха, и заголосила:
- Что ж ты творишь, убивец маленький, семя поганое! За что ты моему Альбику лицо разбил?
- Кто вы, госпожа, и к кому взываете? – Обратилась к ней дочь леса. Она была убеждена: мальчик, что только что пронесся мимо, и был, видимо, незаконнорожденным сыном монарха. Отчего же тогда к нему относились с таким явным презрением и злобой?
- Да как же? – Всплеснула руками разгоряченная мать Альбика. – Это все Торгал, от горшка два вершка, а весь в своего папашу – такой же драчливый да гордый!
- Да разве это не достойно – походить на своего короля? – В конец растерялась Мерифил.
Сварливая женщина уставилась на эльфийку, совсем как та – на старуху, а затем покатилась таким хохотом, что рейнджеру и вовсе стало обидно.
- Ох, госпожа, - давясь от смеха, пробулькала крестьянка, - видать, вам в верхнем городе мозги помоями промыли. Слыхала я, какие там слухи ходят, да только не принимала их всерьез. А вот, выходит, как…
Она сама подошла к сараю, и громко, требовательно постучала кулаком в дверь.
- Эй, Ваше высокородное Высочество, к вам тут на поклон пришли.
Продолжая хихикать, баба махнула рукой, и, развернувшись, вышла со двора.
С печальным стоном, петли повернулись в оси, и ворота приоткрылись, являя, наконец, виновника всей этой суматохи. Во дворе повисла необычайная тишина – даже кузнечикам было страшно скрипнуть.
Грязная рубаха кончалась на два пальца выше бедер, что говорило о выдающемся росте мальчика. Детское тело было крепким и угловатым, а поступь – тяжелой. Но вовсе не это привлекло внимание Мерифил, а тот особый зеленоватый оттенок кожи, та желтизна глаз, и та мясистая, оттопыренная нижняя губа, обнажавшая крупные, искривленные зубы, - все то, что выдавало в Торгале потомка орка и человеческой женщины.
Все это было столь неожиданно, что несколько минут они так и стояли молча, разглядывая друг друга – лесной эльф и полуорк-бастард