Миновало два дня с предыдущих событий.
В ее квартире царил хаос.
Хаос, причем не тот, над которым, как водится, властвуют гении, а тот, который скорее можно описать как абсолютный погром и невероятный бардак. Да, в апартаментах художницы никогда не было идеальной чистоты, никогда абсолютно все вещи не лежали на своих полках, а красками не была бы перемазана стена. Но за два дня она вообще перестала следить за тем, что творится в ее квартире, и за тем, что она делает. Творческий беспорядок мутировал, обрастая брошенными то тут, то там пустыми бутылками из-под вина (красное полусладкое, ее любимое), в тупой ярости кинутыми на пол и на диван красками и кисточками, валяющимися теперь на полу готовыми картинами, некогда аккуратным рядком стоявшими около стенок; мутировал, заполоняя квартиру и превращая ее в подобие жилища сумасшедшего.
Элис находила забытье в алкоголе. Она не считала, сколько уже выпила, абсолютно этим не интересуясь и бросив все свои надежды на то, что вампирский организм сильнее человеческого. Алкоголь успокаивал больной рассудок, помогал хоть на какое-то время не думать, не вспоминать про то, что случилось, становясь для нее сильнейшим наркотиком наряду с рисованием. Иногда она совмещала эти две вещи, получая сомнительный результат.
Вот и сейчас художница стояла (едва-едва, надо заметить) перед мольбертом, раз за разом опуская кисть в краску, черную, словно непроглядная тьма, и поднося ее к полотну. Руки у вампирши неестественно дрожали, отчего мазки получались резкие, краска ложилась как попало; перед глазами временами двоилось, потому силуэты выходили расплывчатыми, без четких краев, слегка покосившиеся. Она щурилась, пытаясь сохранить мир перед собой в единичном варианте, но в конце концов нервно откинула кисть прочь. Та, пролетев некоторое расстояние, встретила на своем пути стену, обклеенную белыми (когда-то) обоями, которая и положила конец не успевшей начаться работе самолета кисточки, поплатившись за это черным отпечатком. Со стороны Элис раздался стон; отойдя назад и благополучно свалившись в кресло, очень успешно пародируя недееспособный мешок с картошкой, она еле-еле дотянулась до стоявшей подле него на полу очередной бутылки и, схватив ее, оставляя при этом на темно-зеленом стекле почти незаметный черный отпечаток своей руки (руки, как водится, в краске), и устало откинулась на мягкую спинку кресла. Сделав глоток, не стесняясь пить прямо из горла, и почувствовав на губах знакомый привкус, девушка отрешенно взглянула на незаконченную картину.
Что это? А хрен его знает. Но это заставляло измученную, уставшую, почти добитую художницу возвращаться к мольберту раз за разом, чтобы сделать еще несколько мазков кисточкой, чтобы начать видеть нечеткие силуэты среди непонятной мазни. Она не знала, что рисовала, но почему-то продолжала бесцельно тратить на эту картину и краски, и остатки нервов. Там точно были люди... много людей. Наверное. Элис лишь качала головой - у нее не было предположений, что из этого в конце концов получится.
Еще глоток. Бутылка пуста. Бутылка со звоном упала из расслабленной руки на пол.
- Ну ты и докатилась... - фраза, адресованная самой себе. В квартире пусто; вампир, зверь внутри человека, наедине с собой и со своими воспоминаниями. А их, увы, много. - И нах... нахр... нахрена так жить? - голос пустой, ничего не выражающий. С несколько минут девчонка еще сидела в тишине, лишь безучастно и тупо пялясь в стенку. Перед глазами, словно кадры из плохого кино, проползали воспоминания о прошлом, далеком и не особо. Семья. Терези в своих странноватых красных очках с заостренными, а не закругленными уголками. Следом уже Дом Крови, вампиры, учение... Клан, взятие клановой фамилии. Увы, все это вперемешку с бредом, вызванным нервным расстройством, так что на какие-то положительные эмоции даже надеяться не стоило. Элис и не надеялась. Вскочив резко с кресла, еще мгновение назад помирающая, художница нетвердым шагом приблизилась к портрету своей сестры, который когда-то рисовала сама, дрожащими руками снимая его со стены. Она держала его бережно, словно картина была маленьким ребенком в ее руках. - Ты хренова потас-скуха, Тизи. Мне говорили, что у тебя жизнь получше сложилась, - голос у нее какой-то надорванный, почти что заплаканный, с нотками горя и глухой ярости. - Но и сдох-хла ты пораньше меня, - глаза художницы бегали по нарисованному лицу Терези, которая лишь надменно, как сейчас ей казалось, улыбалась. На какие-то секунды Элис почудилось, будто бы сестра всем своим видом говорит что-то вроде "Пожила мало, зато получше тебя" и прямо с картины усмехается ей в лицо, и ее объяла лютая ненависть к когда-то любимой Тез. - Да пошла ты!.. Ко всем чертям иди, Терези, шлюха ты такая! - почти что взвыла девушка, швыряя картину в сторону. Та с грохотом приземлилась на пол полотнищем вниз, а Престон уже сползла на пол, практически захлебываясь в новых слезах, чувствуя себя ужасно одинокой и уставшей.
"Ну и докатилась ты..."

«У меня нет времени…» - повторил Кай в очередной раз про себя, ответ который дал ранее. Он конечно же врал. К этим словам он еще добавил, что его рабочий день закончился и вообще, он не собирается оставаться здесь ночевать… и каждый раз он это говорил с набитым ртом из которого торчал кусок бутерброда. Именно он был его ужином на сегодняшний вечер, а все его планы сводились к тому, что он все равно бы остался один на работе, и скорее бы всего спал на старом диване. А на утро, проснувшись, свет не заря, сделал бы вид, что только что пришел. Для этого у него был целый план.
Теперь сетуя на несправедливость этого мира, в душе он радовался, что не придется утром оправдываться. Однако, ему  требовалось сотрудничать с иными Домами, к тому же на их территории, а это уже плохо…

Отдел судмедэкспертизы СБДК/морг
Пепельница опустела до того как тело приволокли в обитель мертвых дома Крови. Это скорее некий ритуал, нежели совпадение. Кай всегда опустошал пепельницу перед работой, а еще ее мыл, а еще все окурки собирал в специальный пакет (предварительно затушив, даже погасшие, в проточной воде), чтобы потом сжечь. Как делал со всеми своими перчатками, волосами и ногтями. На это у него имелись веские аргументы, которыми он не спешил ни с кем делиться, уж тем более, когда работаешь на «вражеской территории».
Мужчине было позволено какое-то время поработать одному.
Тело «пострадавшего» (фраза всегда звучала мило и поднимала настроение) лежало под специальной простыню, а сам Кай вертелся вокруг в поисках своего блокнота. Еще одно суеверие. Мутант при первой встрече с «пострадавшим», все записывал в блокнот, только в свой и никуда иначе. Это было не практично (ведь после придется надиктовать записи) и занимало много времени потом с протоколами, но так было спокойнее. Можно было сделать все правильно, чтобы ни одна конторская крыса не подточила фундамент его выводов.
- Неизвестный муж-чи-на, - проговаривал вслух, почти все, что заносил в блокнот. Приподняв край простыни, добавил: Точно!
Закончив с общей частью, изучил деформацию черепа:
- …внешний череп, лицевая часть, и особенно челюсти антропоморфа изменены…
Он краем карандаша попробовал разжать челюсть, подсобил пальцем правой руки, раздвинув ровно настолько, насколько позволили ригидные мышцы. После чего карандаш отправился в мусорный пакет, для будущей утилизации, а новый карандаш сделал очередную запись в блокноте. Стоило отдать должное, за годы работы он писал быстро,  у него выработался вполне читабельный почерк, но было одно но. Он многое шифровал. Изобилием сокращений мог похвастаться только толковый словарь.
- …Тургор кожи низкий, подкожно-жировая клетчатка ссохлась… татуировок, шрамов иных примечательных особенностей на внешней поверхности тела не обнаружено…
Вскоре появятся заметки по поводу всех особенностей тела как внешних, так и внутренних. Несколько знаков восклицания он оставил рядом с пометками о мумификации трупа (ко времени как его доставили, трупу среднестатистического обитателя «купола» было бы за шесть и более месяцев после смерти). Иные касались особенностей метаморфозы внутренних органов и скелета.