Уже далеко не один день прошел как вместо меня на поляне оказалась стоять огромная птица, испуганно хлопающая глазами. День, а точнее ночь рождения Охры, пусть тогда у нее не было имени, принесла в мою жизнь огромные изменения, и глупо было мечтать, что всё может стать как раньше. Это было очень странное и пугающее чувство, когда я чувствовала крылья вместо рук, знала о наличии хвоста и когтистых лап, ощущала клюв вместо привычных зубов, глядела и слушала мир совсем иначе, не как в прежнем и родном облике. Конечно, что тогда я перепугалась, не поверив, что такое действительно происходит со мной, а не является простой иллюзией. И последнее, что я помню - как отчаянно кричу, что не стану принадлежать ему - кажется, это больше было похоже на уханье совы, хлопая стремительно крыльями и оказываясь в воздухе. Я не успела осознать и обрадоваться, что лечу, что-то словно утянуло меня на дно или просто оттолкнуло в сторону от власти над разумом и телом. И я уснула...

Огромная сова улетела бесшумно и быстро, скрываясь где-то в лесу, но едва ли кто мог предсказать, где она окажется вообще. Многие надеялась, что улетела навсегда и не вернется, кто-то горевал, что на невинную душу легло такое тяжкое проклятье. Птица уже не думала про них, ровно никогда этих людей не существовало в жизни, что так и было - в новорожденном, но уже знающем жизнь на необходимом для себя уровне, было место только для примитивных инстинктов и физиологических потребностей.
И огромный вековой дуб в густом лесу стал укрытием, подставив под когтистые лапы и мощные ветки, что не прогнутся под весом, и укрывая листвой большую бело-рыжую сипуху. Какое-то время птица таилась, но жгучий голод и пустота внутри требовали пищи. Требовали мяса, живого и как можно больше, чтобы можно было летать, жить и поглощать еще больше еды. И крылья бесшумно подняли птицу в воздух снова. И сова впервые вылетела на свою ночную охоту. Она словно всегда это умела - скользить без единого звука между стволов, крутить головой, вслушиваясь в каждый шорох, каждое биение сердца там, внизу, которое ощущала наиболее остро. Едва ли интересовали сипуху мыши, которых с такой высоты толком и не рассмотришь - эти цели были ничтожно малы для нее. И первой добычей оказался заяц, которого спугнула огромная тень птицы, порожденная лунным светом. И острые когти схватили грызуна во время очередного его прыжка, прямо налету, дав успеть вскрикнуть напоследок. Маленькая тушка, которую клевала, ворочала и рвала когтями и клювом сова едва ли приглушила голод, только прибавляя сил для продолжения охоты. И сипуха взлетела снова, оставляя растерзанные остатки другим хищникам на потеху.
Так птица незаметно снова вылетела к деревне. Какие-то смутные воспоминания потревожили было и простой разум зверя, и уснувшую людскую суть, но ничего не пробудили. И сова схватила в когти одну из овец в загоне, заставляя истерично носиться всю остальную отару и испуганно мемекать. И даже псы сторожевые, которые было встрепенулись на нарушителя покоя, испуганно поджали хвосты и отступили назад. А сипуха улетела в сторону леса, держа в когтях уже мертвое тело.

Так было не одну ночь, и за ней началась охота. Непонятно откуда, но сипуха знала как обходить ловушки, как избегать столкновения с людьми и как успешно получать свою еженочную кровавую дань. Где были взяты эти знания? Сова не знала, но они служили ей верой и правдой, а об остальном было не нужно думать. И всё время птица была на свободе, а родной дуб укрывал от дневного света, позволяя спокойно отоспаться и набраться сил для вылета в ночь. Вот и близился рассвет, небо уже озолочено ненавистными птице лучами, которые режут глаза. Скользя беззвучно в воздухе, она привычно садится на любимую ветку, устраиваясь поудобнее. Вначале, обязательно вычистить перья, только потом закрыть глаза и впасть в сладкую дрему, лениво ворочая головой. Мог ли кто следить за ней в этот момент? Птица даже не глядела.

Эта ночь была наиболее богатой в своей добыче и охотничьей дани. Много мелких и более крупных зверушек были встревожены слишком громким и вызывающем уханьем совы, по наивной глупости и накрывшей волне страха они надумали было переменить свои убежища, выбранные на ночь, но стоило им выйти на относительно открытое место, чтобы ни ветви, ни какая-либо еще растительность не укрывали их от постороннего взгляда, как почти сразу из ниоткуда появлялась огромная крылатая тень, застилающая лунный свет. И последнее, что они могли увидеть - это выставленные когтистые лапы, за которыми виднелось белое птичье лицо в форме сердца с внимательным и непроницаемым взглядом темных глаз. Сова не была жестока, она не терзала и не игралась со своей добычей, она не сходила с ума от зова крови и безумства, но голод внутри обжигал, и эта пустота взывала утолить его. Казалось, что чем больше она кормится, подолгу с жадностью общипывая клювом мясо с костей, тем больше пищи желает, а всё проглоченное до того идет лишь поддержание сил в полете.
Разумеется, что своим вниманием сова не обделила и привычные угодья в виде деревни, количество скота в которой поредело - и пернатая хищница тому виной. Большая часть домашних животных была заперта и укрыта в амбарах и хлевах, но не все могли позволить подобную роскошь, и корм сипуха себе отыскала и в эту ночь, задрав и козу, и пару овец. Никто из людей не решался покинуть в ночь свой дом, боясь оказаться следующей жертвой острых и загнутых когтей. Но при мысли о том, чтобы убить и склевать человека, сова испытывала внутри неясный протест и несогласие со стороны чего-то непонятного ей и словно бы уснувшего, а потому просто не рассматривала жителей как еду для себя.
Всю ночь скользила она на крыльях, высматривая добычу, бесшумно пикировала и убивала единым взмахом острых когтей. Потом какое-то время рвала мясо клювом, жадно проглатывая сочащиеся кровью куски, и снова поднималась в небо высматривать следующую жертву для ненасытного желудка. Всё было просто и приятно для нее, как обычно. И громкое властное уханье было знаком того, что главная сова, самая из всех сов сова вышла на охоту. Иногда оборотень слышала подобный ответ от других младших собратьев, принимавших ее авторитет, и благосклонно отвечала им что-то на своем языке.
Но наконец птица сумела кое-как утолить свой голод, и сложно было сказать, сколько еще лесных жителей сложили головы ради чужой сытости. Размеренно помахивая крыльями, сыто и тихо ухая, сипуха возвращалась к месту, которое облюбовала как свой дом. Устроившись на родной ветке, где когти уже оставили массу следов и бороздочек, сова сосредоточенно занялась своей чисткой, приглаживая каждое перышко к его месте и очищая всё от малейших даже намеков на грязь. Украшалась и хорошилась птица долго, зная, что не сколько каприз это, сколько действительно важный ритуал - перья должны быть в порядке, чтобы ничто не мешало полету, ничто не подвело. И, зажмурившись, птица лениво зевнула, раскрыв клюв и дернула головой, нахохлившись. Какое-то время вяло она ворочала пернатой головой, ровно всматривалась, что вокруг происходит, но то было скорее для красоты - сипуха верила в собственную неприкосновенность и почти задремала. Проведя в этом состоянии некоторое время, птица резко вырвалась из сна, близоруко щурясь, и начиная метаться, когда сверху на нее что-то упало и сорвало с ветки - когти не успели вцепиться покрепче, а крылья оказалась прижаты без возможности раскрыть, что на деле было только лучше - начни она биться, наверняка бы поранила себя саму. И все-таки клюв, который гневно впился в одну из сетей, резким движением голову сумел оставить в сети рваные прорехи, а когти отчаянно рвали всё, до чего могли достать. Сова билась долго, гневно ухая, но была уставшая за ночь, и ее сопротивление постепенно угасало, заставляя повиснуть пернатым комом в паутине сетей.

Птице не нравилось происходящее. Сильно уставшая за всю ночь, проведенную в основном на крыльях в воздухе с недолгими перерывами на трапезу и отдых на земле, умотали ее, ей хотелось укрыться от большей части лучей противного солнца на излюбленной ветке и дремать до начала следующего вечера. И она, никому не мешая, так и собиралась сделать, угодив прямо в засаду, что коварно была устроена по ее душу. Сипуха была раздражена и только - не ведая хоть какой-либо угрозы для собственной жизни за весь период вольного обитания в пернатом облике, она не представляла, что и на нее найдется охотник. А люди... Было ли какое дело ненасытному хищнику до людей, которых неведомое чувство внутри запрещало даже когтем трогать, являя при любой подобной мысли сильный дискомфорт? А раз их нельзя есть, то нет смысла держать факт об их существовании в памяти, наслаждаясь привычном образом жизни - сон и еда. Потому что никто и ничто не рискнет вмешаться в режим исполинской птицы, эдакой если не королевы сов, то уж точно верховного вожака, размеры и размах крыльев которого внушал местным совушкам священный трепет.
Но сквозь плотную паутину сетей ее глаза, взгляд которых был всё так же без эмоций и беспристрастный, выловили движение двуногого силуэта. Темно-карие глаза моргнули, всматриваясь затем в человека, который посмел не просто потревожить священный дневной покой, но и пленил свободу крыльев. Раздражение внутри щекотало и елозило, и прекратившая было трепыхаться птица с новыми усилиями захватила острым клювом одну из толстых нитей своего плена, разрывая ее. Своим оружие она прорвала еще несколько ячеек сети, но многослойный кокон не давал ей шанса выпутаться без чужой помощи. В какой-то момент она снова взялась яростно сопротивляться, раскачивая невольно кокон, в котором находилась и пытаясь раскрыть крылья. И вскоре, окончательно сдалась, выдохнувшись. Разум, притупленный инстинктами и безмятежной сытной жизнью, все-таки связывал происходящее с увиденным человеком, и на явного виновника полетело множество различных в своих эмоциях и окрасках "УХУ". И стоило не сомневаться, что едва ли что цензурное в переводе на людской язык несли в себе птичьи звуки. Через некоторое время она осталась одна, вне возможной атаки хищников, но всё так же беззащитно спеленутая и скрученная. Осознав, что сопротивление бесполезно, а она нуждается в силах и отдыхе, сипуха сумела задремать и в таком положении, а заостренные колья едва ли как-то задели ее внимание. Сова не размышляла, что сумей она освободиться - как раз на колья и рухнуло бы ее бренное тело прежде, чем она сумела бы взлететь в воздух.
В общем, всё это время птица и проспала, иногда вяло пытаясь освободиться и перекусывая или разрывая еще несколько веревок, однако так и оставаясь в плену. Но человек, тот самый виновник ее неудобного и глупого состояния на данный момент, вернулся, и его шаги заставили сипуху раскрыть глаза, встревоженно ухнув, и снова начать ворочаться. Человек говорил, и слышать слова ей нравилось, она пыталась перекричать его, снова словно бы ругаясь по-птичьи. Но одно имя достигло ушей против воли и, что странно, вызвало новый отклик внутри от, словно бы, того же источника, который вызывал недовольство при мысли о поедании людей. Шарка. Нет, темно-карие глаза так и оставалась невыразительными и непроницаемыми, разбивая о свою невозмутимость все сказания про зеркало души, но что-то внутри ворошилось комком, и трудно было назвать ощущения приятными. Шарка. Это слово что-то значило в жизни, оно что-то за собой несет и символизирует. Шарка. Это... имя? Птица порывисто ухнула, начиная биться гораздо сильнее, чем прежде. Голос и слова не оказывали на него того влияния, которое хотел человек, но людская речь что-то... Что-то тревожила. И все-таки главной причиной было названное им имя. Шарка...

Я чувствовала себя очень странно, словно только что проснулась, только я не чувствовала себя сонной или напротив - бодрой, отдохнувшей. Правильнее было сказать, что меня скорее какое-то время не существовало, а теперь я... Появилась? Я чувствовала себя скованно, словно не вся принадлежала себе, а что-то теснило меня. Пытаюсь вспомнить то, что выпало из памяти... И оно поддается, туманными и неясными силуэтами мерцая. Ночь, луна, небо... Почему я вижу лес с высоты полета? Почему я лечу? Почему я... Убиваю?.. Что-то сопротивляется мне и пытается отодвинуть в сторону еще дальше, выгнать и подавить. Я злюсь не знаю на что, выдавая ответное сопротивление, напирая и подавляя в ответ. В какой-то момент я осознаю, что солнечный свет мне не нравится, но что важнее - я смотрю сквозь... Сетку? Почему я связана, почему нахожусь тут? Что говорит этот человек, про чью смерть вещает? Я хочу что-то ему ответить и языком касаюсь... Боги, где зубы, почему я их не чувствую, это... Клюв!? Я испуганно кричу, осознавая, что мои руки прижаты плотно к бокам и... они не руки... И с языка срывается только перепуганное уханье.
Я внутри себя бьюсь птицей в клетке, сопротивляюсь, пытаясь что-то прорвать и выбраться на волю. Существо, которое было только что со мной, которое меня и теснило, не ожидает такой прыти от соседа, которого не существовало еще недавно, отступает. И мир перед глазами вдруг поплыл, а всё тело, каждую клеточку пронзило болью, от которой я задохнулась, не в силах сделать больше ни единого вдоха. Я выгнулась дугой, отчаянно прижимаясь к клейкой сетке, зажмурилась, мелко дрожа. Кажется, я вскоре вскрикнула и это было похоже на человеческий крик, а не ругань птицы. И дрожащей, но рукой, рукой! я касаюсь порванной веревки, обводя себя взглядом. Чувствуя какой-то потерянной, ошарашенной и даже испуганной, я обнаружила, что нахожусь не одна в компании. Почему-то в мыслях твердо звучало, что этого человека есть нельзя, зато остальное, что бегает на четырех ногах - можно, а еще скоро вечер и... Осознав, что то, чем я была до себя поедало живую плоть, я ощутила подступающую тошноту, и прикрыла разноцветные глаза, сжимаясь в озябший комок.

Пока я приходила в себя, пытаясь связать странные чужие-но-мои воспоминания в единую систему, найти объяснения всего для себя, всё осмыслить и разложить по полочкам, я даже не пыталась вникнуть, почему я нахожусь в сетке, да еще в подвешенном состоянии. Вспоминая смех того отвратительного мага, вспышку боли, чужое сознание, которое оттеснило меня тогда в сторону, я с опаской дошла до мысли, что стала оборотнем. Подобное вызвало какую-то оторопь, словно не могло случиться в жизни, а если и могло - то однозначно не со мной. Но я помнила себя в чужом теле еще несколько минут назад, как вся кожа покрыта перьями, руки представляют из себя крылья, а язык упирается в клюв, не зубы. Наверное, можно гордиться, что моя вторая суть - не какой-то обыкновенный волк или кто-то из кошек, а птица. И если вспомнить бесконечное уханье, то я, значит... Сова. Только вот я вообще не хотела себе ни второй, ни третьей личности, я хотела и хочу оставаться, быть собой!
От всех этих переживаний меня отвлекло то, что внезапно я начала падать вниз, что заставило испуганно взвизгнуть, судорожно хватаясь за сетку, словно это как-то могло спасти от неизбежного столкновения с землей. Однако удариться я не успела, кокон ощутимо встряхнуло от рывка, а затем меня опустили окончательно, в этот раз - очень мягко. Я напряглась, не зная как реагировать на человека рядом - спаситель это или... Или тот, кто и поймал меня. Человек выглядел веселым и довольным, а у меня заныло внутри - почему-то я склонялась к второму варианту, и большой радости мне не прибавляло. Я поспешила скинуть с себя остатки веревок, которые были любезно разрезаны острым ножом - присутствие оружия слишком рядом с собой заставило меня замереть не дыша. Нервно косясь в сторону мужчины, я старалась как можно меньше сверкать перед ним наиболее интересными участками обнаженного тела. А скинув путы, и вовсе уселась, поджимая к себе плотно сжатые ноги и обхватывая колени, мелко дрожа.
Боги, а... Ведь оборотни они... Они едят мясо, да, но ведь... А вдруг я кому-то навредила, кого-то убила? Внутри похолодело, а я встревоженно прикусила губу. Всё навалилось огромным ворохом, погребая меня под своей массой, это страшное проклятие, странная ситуация сейчас, множество вопросов.
Но это не помешало мне ошарашенно уставиться теми самыми разноцветными глазами на человека, который оставил мою одежду рядом со мной и отошел подальше, сообщая, что не намерен отворачиваться. Как будто я могу напасть со спины! Я ощущала наличие зверя... То есть, птицы внутри себя, но сейчас не была уверена, что она может начать борьбу за право управлением телом и волей.
- Я... Уху... Ой, я.. Нет, не буду! - ненавистная совиная речь так и пыталась сорваться с языка, мне казалось, что это дурацкое "уху" даже в мысли сумело втесаться. И какой кошмар, что я понимаю в каком смысле или какое слово оно собой заменяет! Голос мой прозвучал в панике, а я сама только больше съежилась, поглядывая на человека с ужасом. Он знает мое имя, он знает кто я такая, но я сама, клянусь Богами, вижу его в первый раз!
Позднее я узнаю, что всякий, кто видел до того равнодушное лицо сипухи с темными глазами совы, мое второе я, будет видеть ее суть в глазе, которому достался от природы карий цвет, считая, что птица никогда не спит, и ее душа со мной, во мне. Наверное, они будут правы, но до этого еще очень нескоро, и оба разноцветных глаза выражали самый что ни на есть испуг. Мне очень хотелось узнать, отведет этот человек меня домой или нет, но я боялась спрашивать, потому что... Не была уверена, что услышу тот ответ, который хочу.
- А куда уху... - я поморщилась, когда этот звук снова сорвался с губ раньше, чем я успела сказать то, что собиралась. - Куда поведешь?..
Против воли голос сорвался на какой-то приглушенный шепот, а я в мыслях взмолилась, чтобы это оказался порядочный человек, ибо я сейчас была беззащитна и полностью в его власти. Только вот, вспоминая его не просьбу даже, а требование, да еще с насмешливым предупреждением, что всё будет на его глазах... Нет, плакать я не собиралась, но ощущения были гадкие.

- Оно уху! - я ровно оправдываться перед ним начинаю, как будто он тут главный, а я так, если не рабыня, которой можно командовать, то около того. Но этот звук, который остался на данный момент единственным, если не считать какой-то смуты и раздвоения в душе, подарком от второй сути продолжал заменять собой слова на обычном языке, раздражая и меня саму. Мне не нравилось, что этот человек является хозяином положения, ведет себя соответствующе и пользуется этим. Я зажмурилась, скривясь в недовольной гримасе, возвращая самообладание, которое не давалось в руки как скользкая рыба, так и норовило ускользнуть. - Оно само, - медленно произнесла я, вдумываясь в сказанные слова и успокаиваясь, а последующее "уху" так и не сорвалось - я просто зажала себе рот ладонью, не позволяя звуку родиться.
Он подошел поближе, присаживаясь рядом, а я подсознательно попыталась как-то отстраниться - этот человек не вызывал у меня доверия, и я помнила, что у него есть нож. И все-таки я заглянула в его глаза, замирая. Я всегда любила голубой цвет глаз, он ассоциировался то с необъятным небом, то ласковой прозрачной водой из озера, реки или хоть родника, не суть важно. Для меня взгляд такого цвета символизировал чистоту и открытость, но сейчас я смотрела на лед, холодный и острый, который неприятно царапал, в то же время завораживая своей бледной синевой. Кажется, на время я даже дышать перестала, впадая в какое-то оцепенение и не в силах отвести взгляда каре-зеленых глаз.
- Оборотень... - как зачарованная шепчу я, всматриваясь в лёд, который словно физически ощущаю, мне даже стало холодно. Вернее, мне и так было не очень тепло от наготы, но теперь холод охватывал меня изнутри, парализуя.
Я с облегчением вздохнула, когда человек отошел от меня. И вдумалась в его слова. Он знал мою историю, знал имя, знал... Знал слишком много. Откуда? Почему? Кто он, зачем пришел сюда, как меня нашел? Я только и смогла что недоуменно моргнуть, вслушиваясь в его речь. Уверенный и твердый голос не мог не привлекать к себе внимания, заставляя слышать сказанное, внимать.
- Поче... - вопрос про возвращение домой взволновал меня, отчего я все-таки снова начала паниковать, что кого-то из жителей убила. А волнение отозвалось сжатой волной изнутри и покалыванием кожи, как будто мурашки начали бегать табунами, но... Это были не они, я твердо знала. Осознавая, что это могут начать проклевываться перья, я в панике зажмурилась, стараясь унять дыхание и беспокойство внутри, которое слушалось меня слабо, но все-таки вслушивалось. Переведя дыхание, я осознала, что мужчина стоит спиной, а мне даны несколько секунд на одевание не под пристальным взглядом, часть выделенного времени которого я уже успела прошляпить.
- Я уже!.. Уху..
Сдавленно пискнув, я схватила рубаху, первым делом набрасывая ее - она была значительно ниже пояса, а значит скрывала и наготу верха, и интересные места снизу. А ноги... Ну что ноги, тут я вскочила бодрячком с земли, одевая скорее нижнюю одежду, то бишь штаны, прыгая на одной ноге и молясь, чтобы незнакомец не обернулся - такого испытания я не хотела, а еще попросту безумно стеснялась. Я знала, что красивая, но не считала это поводом демонстрировать обнаженность своего тела и все его формы всем подряд... Напялив поясок и подвязавшись им, я наконец-то одела и поношенные, украшенные вышивкой сапожки, которые всегда любила, и только теперь подняла взгляд на мужчину.
- Послушай, - начала я говорить, стараясь избегать его взгляда. Но сообщать подобное не стоило, потупив глаза в землю, а потому, поколебавшись, я уставилась куда-то в районе его губ. Надеюсь, он не решит, что я мечтаю о поцелуе... Так, нужно казаться уверенной и убедительной. - Я очень благодарна, что ты дал мою, уху, одежду и освободил, но я все-уху... все-таки откажусь от предложения помощи в первых шагах, уху. Я вернусь домой, уху... То есть, провожать меня не нужно.
Я мысленно поежилась, надеясь, что ухуханье не сильно выведет его из себя. Не нравился мне командирский тон и жесткость, которые он явил вначале.