Путь из Аменда до Греса оказался не близким. Он занял много времени и, даже не смотря на приятную мне компанию, порядком истощил. Когда мы, наконец, прибыли на место, я малодушно допустила мысль, что дальше уже не пойду. Мне хотелось просто лежать в постели, вытянуть ножки на уютной перине и спать, спать, спать… Благо, эта мысль исчерпала себя достаточно скоро. Стоило снять комнату в постоялом дворе и отдохнуть одну ночь.
Уже на утро пришло понимание того, что весь этот путь был не просто так. И он стоил каждого дня, даже если я не привыкла к долгим путешествиям, проходившим в спешке. А торговцы… их время деньги. Им свойственно спешить, в отличие от друидов. Мы живем в мире и времени отличном от людского. Мы не спешим, не устраиваем плясок со времени и не тратим его на то, что не важно.Конечно, друидическое понятие того, что является «важным» - от общепринятых тоже отличались. И не только от общепринятых человеческих. Я бы, наверное, сама выделила друидов как едва ли не отдельную расу. Ведь у каждой таковой есть свои особенности, которые хоть и видоизменяются со временем, всё же остаются не вытравляемыми.
Так, например, достаточно сказать «он шефанго», чтобы перед глазами нарисовался образ воина, умеющего и любящего сражения, или «она нимфа», и в голове предстанет миловидная особа с лирой. Вот и «он друид», по сути своей, является таким же клише, при мысли о котором взору предстает человек с венком листьев в голове и серпом для сбора душистых трав.
Конечно, все эти клише существуют в разумах, не знающих о чем на самом деле речь. И это совсем не значит, что у меня нет серпа для сбора трав, или того, что с венком в голове меня не увидеть. Но всё же… дело обстоит глубже и труднее.
Друиды не просто любят природу, животных и травки, не просто общаются с её духами или пользуются резервами мира, но и принадлежат они больше к миру этих самых духов, а не смертных. Поэтому время для нас вещь едва ли не  несуществующая, как критерии «добра» и «зла», как «мораль». Все эти занимательные… это не наше. Мы плохо чувствуем их и так же плохо пониманием. Она существуют для нас, как некоторая чужая данность. Вроде того, как существует для человека дом его соседа. Он просто есть. От этого ему не хорошо, не плохо. Он просто принимает этот незатейливый факт: да, у меня есть сосед и, да, он живет не на улице.
Но вот жить в этом доме совсем не то. Ты не знаешь, где что найти, вещи какие-то чужие и не знакомые, уют далекий и просто не твой.
Так и я себя ощущала в путешествии с караваном и циркачкой. В чужом доме. Спешила по чужой указке, жила в чужом времени, с чужими правилами, понятиями и моралью.
Сделав глубокий вдох, с наслаждением ощущая, как легкие наполняются свежим лесным воздухом, влажным и прохладным, я закинула в рот орешек. На сей раз, я решила, что пойду сама. Может, и присоединюсь к кому, но точно не к торговцам. Хватит с меня их ритма. И конечно, это решение уже приносило плоды, например: до переправы я иду уже целую ночь. Просто…потому что так хотелось. Ночь была слишком красивой, чтобы спать, и слишком степенной, чтобы спешить. К тому же, что может быть прекраснее, чем рассвет над рекой?
«Но до переправы от столицы часа два ходу», скажете вы? Возможно, так и есть. А теперь прибавьте к этому времени время на танцы со светлячками, что смешно стрекочут крылышками в ночи, бодро перелетая с травинки на травинку, или сбор диких орехов, что приятивают своим ароматом и ждут, чтобы ты уделил им час другой своего внимания.
Я поправила сумку, что к множеству мелких вещей теперь ещё полнилась орешками.
Или, в конце концов, просто прибавьте к этому времени остановку на то, чтобы послушать колыбельную ветра. Он прекрасно поет деревьям, укрывая их покрывалом тумана и прячась в их листве в весёлой, лишь ему понятной игре. Как по мне, это то, для чего просто необходимо делать остановки в пути время от времени, если конечно мир не грозится рухнуть в бездну… впрочем. Если бы и грозился: я бы убедила его выделить мне предварительно часок на то, чтобы ей полюбоваться. А какое должно быть чудесное эхо у бездны, в которую может поместиться целый мир!
Улыбнувшись собственным мыслям, я, наконец, спустилась по пологому склону, ведущему к реке, легко прокатившись по влажной глинистой почве. Я не стану плакать по туфлям.
Сняв обувь и взяв туфельки за пяточки пальцами, я встала на мягкую молодую траву, холодную от росы, и направилась вдоль берега к переправе, наблюдая, как над рекой зажигается рассветное зарево причудливым узором из золотых лучей и растекающихся по горизонту красно-розовой ленты.
- Ну вот и всё… - едва ли не пропела я, - Доброе утро, дивный славный мир.

Отредактировано Клио Ламбр (27-12-2018 13:42:36)

Шустрый утренний ветер с лёгкой свистящей песенкой растрепал мои кудри, словно отвечая на маленькое приветствие, а вместе с тем подхватывая его и разнося вокруг, в каждый уголок, чтобы всякому, даже самому отдаленному закутку Графства было легче проснуться.
Очаровательная царит погода. Ещё нет летних лучей, что заставляют надевать легкие платья и покрывать девичьи головы расписными платками, но солнышко уже ласкает теплом, уверенным, ненавязчивым. И нет-нет, да проскользнут по коже цыпки от шаловливого ветра, что словно ребенок напрыгивает тебе на спину в попытке обнять и увлечь в свою игру.
Должно быть, в иное время я бы с радостью сыграла с ветерком в горелки. Конечно без шанса на победу – но как весело!
Однако утро звало меня в новый день, полный новых планов, не слишком четких, скорее совсем размытых, но всё же планов.  Мне очень нравилась имевшаяся неопределенность. Уж больно много она давала свободы, много легкости.
Первый пункт этого грандиозного плана, меж тем, был прост и ясен, как предстоящий день: нужно дойти до переправы. Той самой, на которой коней менять не принято. Не смотря на знакомство с одной совершенно очаровательной синьорой – белокурой  заводчицей лошадей – смысл сей поговорки оставался от меня далеким до вульгарнейшего из неведений (именно того, при котором узнать ты и не пытаешься).
И, наверное, стоило бы это исправить, но что может дать мне это знание в пешем путешествии? Или в путешествии на мишке-барибале, который в город меня точно не повезёт. И не потому вовсе, что косолапый откажется, а потому, что для него такая любезность окажется, наиболее вероятно, убийственной.
Отогнав мысль о ненужных знаниях, словно навязчивую мошку, я продолжила идти по траве, точно зная, что не заблужусь, ведь переправа точно находится на берегу, а верное направление услужливо подсказывала вода.
В размышлениях я даже не заметила женской фигуры, что вышла к берегу. Может быть, она хотела посмотреть на то, как серебрится река, а может вдохнуть свежего воздуха, так ярко пахнущего весной. Но заметь я её, наверняка бы сказала, что встречи на рассвете – не случайны. Рассвет начало нового дня, пробуждение спящего и благословение путям. И если уж он сводит кого-то вместе, значит – это к большим интересностям и чудесатостям. Или интересам и чудесам? Всегда путала, как оно правильно.

Я пошла прямо в Гресский форт. Обычно я солдатов не очень люблю, потому что они грубые очень и постоянно шутки мне говорят всякие отвратительные, и прямо плохо о них думать хочется, и воняют они очень, и они очень упрямые, с ними трудно совсем, но я на них никогда не ругалась и не обижалась, потому что они очень полезное дело делают, и нас от врагов защищают, и очень мужественные все, и мускулистые такие, и прямо, когда слушаешь марши военные, как они шагают по городу, очень здорово и всегда посмотреть хочется, поэтому я на них не обижалась никогда, но в форт ходила раньше всего два раза. Но я училась проповедовать, потому что сжигать Зло очень важно, но проповедовать тоже очень важно, потому что это души спасает, и не дает заразиться злыми мыслями, и очень полезно всем, а проповедовала я обычно до этого в городе, но в Гресе мне проповедовать больше совсем нельзя было и меня уже все стражники знали, что я от церкви отлученная, поэтому я в форт пошла, там солдаты еще ничего не знали и проповедовать мне дали бы.

И я долго стучалась, и просилась, и меня не пускали, и даже под руки отгоняли, только я все равно возвращалась, и гневом Его грозилась, и громко кричала, потом меня пустили, и какой-то солдат в красивом наряде начал меня грозно спрашивать, чего я тут забыла, а я даже растерялась немного, уж больно он грозно спрашивал, и мне прямо даже стыдно стало чуть-чуть, но я быстро вспомнила, что нет ничего стыдного в том, чтобы нести слово Его, и голос мой ко мне вернулся, и я начала говорить послания Его, хотя меня при этом за шкирку держал солдат очень обидно, и это некрасиво все было, что служительницу за шкирку держат, а жечь никого нельзя было, потому что они все благие люди и хорошие дело делают, просто не понимают, что я тоже о них только и думаю и для них стараюсь, и меня все равно вынесли из форта и сказали, что я верещу громко, и у меня прямо слезы брызнули от этих слов, и я на Послании народам Севера сбилась из-за этого, и это обидно очень было! И я, конечно же, обратно биться начала ко входу, но меня не пускали, и тут вышел полковой капеллан в чине большом и стал меня спрашивать, и голос у него очень добрый был, хотя и низкий очень и грубый, а я ему сразу все рассказала, как проповедовать пришла, и меня отсюда гнали, и за шкирку схватили, а он тогда меня обратно в форт провел, и к себе в комнату пустил, и накормил, а я голодная была очень, потому что с утра во рту и крошки не было, а я кричала много очень и голодная была, вот какой замечательный и приятный человек был полковой капеллан!

Но я когда по казарме шла с капелланом к его комнате, у меня амулет очень сильно нагрелся! А это значит кто-то плохой был в форте, прямо вот в казарме, а значит кто-то из солдат! И когда мы дошли, я, еще прежде чем есть сесть, все каппелану рассказала и сказала, что мы должны всех солдат вывести, а я нужного тут же сожгу! Потому что он плохой и Зла много сделать может. Капеллан головой покивал и сказал, что обязательно придумает, но выводить всех не надо, потому что плохой солдат тогда может начать буянить и зла много сделает, и он капеллан что-нибудь придумает, а мне никого сжигать не надо. Но я не боялась ничего и сказала, что это не страшно, и я быстро очень его сожгу, и все порывалась встать, но капеллан мне не дал, и говорить много начал, и сказал, что мне поесть надо сначала, а потом уже сжечь, иначе я от голода ослабею и упаду, это он увидел, какая я голодная была, и очень правильно сказал, потому что я от магии, если много жгу, в обморок падаю, а потом голова очень приятно болеть начинает, а мне боли надо избегать, потому что тогда беда начинается, и я обет блюду. И я поела все, как он сказал, а потом он мне вина дал церковного запить, а я от вина очень быстро прям хмелею и никогда ничего спиртного не пью, только вино церковное, только это крепкое было какое-то, и я заснула очень быстро от него, потому что очень устала.

Но я, как только проснулась, сразу вскочила! И начала капеллана искать, а он во дворе был и уже не в церковной форме, а в военной, и я ему сразу сказала, что нужно всех солдат на плац вывести, и я нужного сожгу, а он сказал, что много солдат поехало с господином офицером еще затемно и их нет в форте. А я прямо очень удивилась, и онемела, и только тогда поняла, что на дворе темно и ночь, и я видимо очень много проспала от вина, и я поняла, что мне очень здорово, потому что голова сильно болит. Но я тогда сразу побежала к конюшему, и упала ему в ноги, и стала молить, чтобы он мне лошадь дал во имя Господа, потому что у меня миссия есть и тех солдат я никак не догоню без лошади, а лошадь я ему потом верну.  А мне тогда сказали, что солдаты пошли разбойников убивать и мне туда нельзя, а я тогда очень обрадовалась и сказала, что это еще лучше, потому что разбойников убивать я тоже очень люблю, и это самое благое Господнее дело, разбойников убивать, и солдатам я всячески помогу вместо того солдата, которого сожгу. И я начала тогда огнем жечь всякое, чтобы показать, как я могу разбойников убивать, а мне тут же руки заломили, а капеллан подошел ко мне и сразу не велел отпускать, хотя я на коленях на земле стояла и мне руки скручивали солдаты, а он внимательно мой кулон осмотрел и сказал, что даст мне лошадь, если я кулон ему в залог оставлю, потому что просто так они лошадь мне дать не могут, потому что лошадь эта не конюшего и не капеллана, а герцога, а вот если я кулон оставлю, а потом вернусь с лошадью, то они мне кулон вернут. Это было очень обидно, что они мне не верят, и я им сразу так и сказала, и мне было очень приятно, что меня держат так сильно, и не хотелось, чтобы отпускали, и кулон отдавать тоже не хотелось, потому что он мне очень важный был и без него я плохого бойца никак не узнала бы! Но мне сказали, что я очень умная и обязательно плохого бойца вычислила бы сама, но это они конечно зря так сказали, потому что ума у меня не так много, но без лошади я бы солдат никогда не догнала, а Господь мне завсегда бы помог доброе дело сделать, и капеллан очень замечательный был, и если я кому бы и оставила кулон, то это только ему. Поэтому я так и сказала, чтобы он кулон только себе оставил и никому не давал, и он слово дал священника, а это очень суровая клятва, и я сразу успокоилась, и мне лошадку вывели маленькую гнедую, но у них дамских седел не было, а я ни на каких седлах кататься не умела и вообще на лошади раньше ни разу не ездила. Ну меня тогда вывели за ворота с лошадкой, дали советов, как кататься правильно и сроку дали два дня, чтобы лошадь вернула, а я слово священника давать не стала, потому что меня от церкви отлучили, но очень-очень им пообещала, что все верну. Потом я трижды прочитала молитву Имиру, потому что было очень соромно и пришлось рясу подтыкать, чтобы на лошадь сесть, и у меня исподнее торчало, и вообще невесть что, и я вся краснела, а боком садиться не могла, потому что сразу падала. И солдаты надо мной ржали, а я вообще вся как помидор стала и лицо руками прикрывать пыталась, но тогда падала постоянно.

И я поехала вперед, но это очень сложно было, потому что я падала постоянно и лошадка меня не слушала, а я даже не знала как ее зовут! И решила называть ее Смирная, потому что подумала, что если я буду звать ее Смирной, то она и станет смирной, и мне кататься будет проще. Так я и ехала, и падала много раз, и это здорово очень было, но сильно меня медлило, и я прямо отчаялась уже солдат догнать, и лошадку прямо обняла, и поводья бросила, и сказала ей: "Веди меня лошадка, во имя Господа нашего, куда надо" - и та прямо резво побежала по дороге сама, без узды! Вот оно, чудо Господне! И я немножко заваливалась вбок, и приходилось лошадку все крепче обнимать, но я уже не падала и только лицом в гриву тыкалась и отплевывалась, потому что волос конских в рот лезло. И так я утром догнала отряд солдат!

Солдаты остановились и господин офицер разговаривал с какой-то женщиной, а я как подъехала, упала снова, и ряса у меня вся грязная была, но зато я больше бесстыдством всяким не светила, и я встала и поклонилась в пояс, потому что господин офицер был очень приличный, и красивый, и очень благородный, а благородные люди все Господом отмеченные и на благие дела благословленные. И я громко сказала сразу, чтобы офицер услышал все до слова: "Господин офицер! Обращаюсь к Вам, аки дщерь тихая, служительница Имира послушная, сестра Анастасия, что есть в Вашем отряде злодей, человек плохой и не человек, а порождение поганое Черного Бога, и долг мой его вызнать и испепелить священным огнем на самом месте! Вот!" И очень гордая была, что так все сказала сразу и не запнулась, хотя отдышаться очень хотелось и волосы конские во рту мешались.

Отредактировано Анастасия (25-01-2019 21:14:52)

Благородный господин оказался очень аристократичный такой, прямо настоящий рыцарь и видно было, что он хоть и маг был, а Господь неспроста на нем печать свою оставил и людьми властвовать право дал, с таким офицером солдатам и не страшно ничего совсем должно быть! Он и про вампиров всякого много знал и вообще со злом бороться всячески умел, это вне сомнения всякого. Я даже жалела очень, что это не он меня встретил у ворот форта вчера, потому что он бы мне сразу поверил, и внутрь пустил, и мне не пришлось бы на лошадке столько скакать, и кулон свой отдавать тоже не пришлось бы. А я прежде чем отвечать ему, одеяние свое оправила немножко и волосы убрала, а то негоже было совсем растрепой с дворянином общаться! Господь нас учит уважать благородные дома и кланяться высшему сословию, а я так и сделала, поклонилась ему, потому что лучше поздно, чем никогда. Правда у меня все равно ноги после лошади колесом были и тряслись чуть-чуть и между ними все болело так тянуще, но я от чувств своих недостойных отвлеклась, и голову вскинула гордо после поклона, и сказала тогда ему: "Благородный господин фон Отвуд, простите, что я, глупая, Вас прервала, только это важно очень, а кто перед Господом нашим провинился я не ведаю и судить это не мне совсем, но действительно создание среди солдат есть злое, темное, черной силой сотворенное и долг мой и Ваш тоже, как от Господа властью наделенного, расправиться со злодеем не мешкая!"

И пока благородный господин решал, я на спутников его посмотрела внимательно и на женщину тоже, которая с ними разговаривала, но женщина меня не интересовала очень, потому что ее в форте не должно было быть, и видела я, что она тоже недавно пришла, а вот молодой человек и женщина рядом с ним в форте том быть могли и злодеями оказаться тоже могли. Но я так недолго очень смотрела на них, потому что они приближенные были к господину, а я не верила, что такой благородный офицер Гильен злодея подле себя держать будет. Он бы сразу его раскусил! А благородный господин много времени тянуть не стал, потому что человек был военный и спор на расправу, и он меня за собой позвал на злодея указать. Я тогда встала за ним смущенная, а уже все солдаты, оказывается, построиться успели и вообще все готовые были к проверке, а я идти вперед к солдатам не спешила, и даже не знала как сказать, и мялась вся, но мне очень не хотелось, чтобы господин фон Отвуд хмуриться начал или чтобы я его просто так задерживала, я поэтому все же говорить начала, как есть: "Вы только не серчайте, пожалуйста, благородный господин, на дщерь Божию, я злодеев кулоном священным на чистую воду вывожу, только я кулон оставила в форте в залог, чтобы лошадку там взять и до Вас поскорее домчаться, так что я быстренько сейчас обратно поскачу, а вы тут меня подождите, пожалуйста." Я фразу эту хоть и дрожащим голоском начала, но твердо очень и громко, а закончила тихонько, потому что поняла, что никто меня ждать не будет и взгляд у благородного господина очень тяжелый стал и такой прямо, что мне голову захотелось втянуть и глаза сами вниз опускалися, но я их опускать не стала, а сказала, все так же ему в глаза глядя, поспешно и горячо очень, с пылом, сказала: "Но можно и без кулона обойтись, благородный господин, не сомневайтесь! Я сейчас солдатам всем в глаза внимательно посмотрю, а кто из них порченый злой кровью - того я сразу на чистую воду выведу, потому что в глазах вся душа наружу смотрит и скрыть в них трудно очень что-то, а еще мне лезвие серебряное нужное или иголка, я всех уколю, а кто потравится - тот и злодей, вы не сомневайтесь, благородный господин, средство верное!".

Ну мне благородный господин разрешил все это, потому что очень справедливый был, и Господа нашего и детей его уважал, и кланялся ему, видно, честно, хоть и маг был. А иголки серебряной ни у кого не было, но у спутницы, которую Вестой звали, брошка была махонькая с она тоже из серебра была сделана, только непонятно было, сама иголка посеребренная была или нет и я разглядывала ее сначала пристально, потому что очень убедиться хотелось, что я злодея не пропущу и серебром его потравлю, потому что дурой выглядеть мне очень не хотелось, а главное, это миссия была очень важная и Имир сам на меня, наверное, смотрел сейчас, чтобы я ничего не ошиблась. Это все от Господа было, что я с кулоном рассталась, потому что у меня его тоже господний человек, каппелан забрал и Имир меня снова испытывал, как обычно, чтобы проверить, способная ли я на что-то без кулона этого, а я очень даже способна была, потому что хорошо знала, что всякое создание Рилдирово серебра очень боится и кровь его от серебра чернеет и портится быстро, потому что металл этот священный! Я так всем солдатам громко и объяснила, потому что они роптать начали, только тихонько и сотник что-то все благородному господину на ухо шептал. А я как про серебро рассказала, добавила: "Простите меня, храбрые солдаты, защитники наши, что мешаю Вам всем долг нести, только у каждого из нас долг свой перед народом и Небесами, а Вы все, пока я Вас колю и проверяю, молитву Имиру обязательно читайте, если не вслух, то про себя, потому что так я Вас точно со злодеем не перепутаю и кровь Ваша чернеть не будет, а у твари подлунной она враз черней дегтя станет!" И кто-то вправду молиться начал, а кто-то перемялся с ноги на ногу, потому что все мы люди грешные и у каждого за душой есть груз какой-то, но солдаты зря переживали, потому что меня только черное создание волновало, потому что простым людям есть дорога обратно к Имиру всегда и путь покаяния у грешников есть, даже у магов, а у черных тварей этого пути нет и не было никогда.

И вот я к каждому солдату подходила, имя его спрашивала обязательно и в глаза смотрела внимательно, потому что у нелюдей прячущихся истинные глаза поганые все равно видать, а хорошему человеку тоже в глаза надо смотреть, чтобы к душе его приникнуть и Имиру туда дорожку дать. И я имя у солдата спрашивала и короткой молитвой его осеняла, говорила, например,: "Благословен будь, Антуан, во имя Господа нашего, Имира и освятится душа твоя, аминь" или другое имя говорила и знамением его осеняла коротким, а как только он "Аминь" мне вторил, я его коротенько иголкой тыкала и брошку в капельку опускала и прижимала плотно и смотрела внимательно. А именно брошку я опускала, потому что не знала, посеребрена ли сама иголка или нет. Но до злодея я так и не добралась. Солдат много нервничало и хотя они все в строю стояли и ровненько, а все же переминались немножко, и телом ходили, и даже головы поворачивали иногда друг к другу, и шепотки иногда летали, на которые я внимания совсем не обращала. А один солдат в первом ряду, усатый, очень такой суровый и прямо видно, что бывалый уже, он все тоже мялся. Я всего лишь третьего солдата успела знамением осенить, как этот солдат усатый всех растолкал ручищами своими и видно было, что сила в них нечеловеческая заключена, ненатуральная совсем, прыгнул назад и скрылся за строем в одно мгновение ока!

У меня тогда сердце так и выпрыгнуло из груди, но не потому что я испугалась, а потому что наоборот, я воодушевление большое почувствовала и как сила Божья меня распирает, потому что вот оно, Зло, перед самым моим огненным взором, наяву! Я тогда сквозь солдат пробилася, и хотя обычно слабая очень, а тут во мне объявилась мощь в руках и я выскочила вперед, и увидела, как злодей обращаться начал в чудище волосатое, и вокруг суматоха стояла, и меня солдаты справа и слева толкали, но я не растерялась ни на секунду, не оплошала, не было во мне сомнений или страха, а только я почуяла, как волна моя любимая, давно знакомая, волна чистого, небесного огня по мне поднимается, будто сам Имир ее выплескивает на злодея, а я лишь проводница его Воли и послушная жрица. Я руки подняла и по ним реки огненные сами собой стекать начали, а глаза мои тоже горели священным огнем и ощущалось, что даже волосы мои колышутся в такт обуявшему меня возбуждению и пресыщению силой, и я не помнила больше себя, и не видела, что происходит вокруг, а только видела Врага и укрыла его снопом несокрушимого пламени, которое все текло и текло через меня неостановимо, а я закричала, сама не помня себя, голосом, полным мощи и желания: "Гори!!!"

Счастье и сила божественная лились сквозь меня вместе с огнем и я не видела ничего вокруг себя, а только видела страшное, мерзкое самой природе и Господу нашему, чудище, которое терзалось своей нечеловечьей мукой, сгорая в карающем моем пламени. Я ждала, что благородный господин тоже жечь начнет злодея, только он, наверное, в другой какой-нибудь магии опытный был, потому что я одна только оборотня поганого жгла, а никто больше не подходил и добить не пытался, потому что очень трудно было к жару подойти и все боялись черное порождение, а я не боялась. Ветер задул, и дождь пошел, и солнце зашло за тучи очень быстро, потому что природа тоже гневалась вместе со мной. Только вот то, что мне не помогал никто, это плохо было очень, потому что обычно мне сил хватало, чтобы злодеев жечь сразу, а тут не хватило почему-то, наверное оборотень сильный очень был, и мощный, и старый очень, потому что я слышала, что оборотни старые, они не дряхлые становятся, а только сильнее бывают и убивать их нужно как можно быстрее. Вот этот оборотень из под моего пламени вырваться смог и в собаку страшную превратился. А она вся жуткая была и шерсть была в гадких проплешинах из-за огня священного по ней, а огненные раны, они на всех злых созданиях плохо заживают, это всем известно, и даже на оборотнях, и это действенное очень, и всегда все, кто зло наказывают, они огнем это делают, потому что огонь не только тело жжет, но он и душу саму очищает, а у кого ее очистить нельзя, те страшно очень мучаются от огня, потому что он внутри их печет.

Так вот эта страшная собака, она на человека совсем непохожа уже была, а чисто демон был жуткий, и демон этот ко мне подскочил очень резво и ударил меня страшно, а я только взглянуть на него успела и еще раз крикнуть: "Гори!" - когда меня швырнуло и я понимать перестала, где земля, а где небо. Я в себя пришла и почувствовала, что меня челюсти пережали всю, а я бултыхаюсь и зубы меня рвут прямо в животе и я свисаю из пасти у страшного зверя, а кровь моя лицо мне заливает и глаза тоже. Это все очень нереально так было и я совсем не понимала что со мной и только удивлялась все, что живая еще, когда вода меня хлестнула холодная и я снова из этого мира отошла ненадолго. Но я недолго вдали пребывала и хотя окутывало меня тогда сияние Небесное и хорошо очень там было, но я вернулась в наш грешный мир, потому что у меня еще миссия была и рано мне было уходить, а надо было волю Его исполнять. Потому что сдаваться это просто всегда и нельзя никогда думать, что ты все сделала, что смогла, потому что ты этого знать не можешь никак, только Он знает, когда служение твое в этом мире окончится! И я очнулась, потому что меня всю водой залило, а вода эта соленой была, потому что в ней крови моей было много. Я чувствовала, что меня жестокий зверь истерзал жутко и от этой мысли, что я вот так вот и не оправлюсь даже, у меня все похолодало внутри мертвецким холодом, будто вода ледяная мне внутрь пролилась, в самую душу. Но тогда я только рассмеялась.

А я рассмеялась, потому что оборотень очень сильный был, если меня держать мог и плавать еще вместе со мной, а при этом глупый очень, раз меня в живых оставил! Он, наверное, думал, что я от боли вся изойдусь и я простая девочка и ничего не умею, только он не знал, что я Господом отмеченная и боль мне ничего совсем не мешает. Я рассмеялась еще потому, что поняла, что силы мои на исходе, а значит нету никакого смысла их беречь и цепляться за жизнь земную тоже смысла нет никакого, и страх не нужен совсем, потому что нет страха, когда ты миссию свою так ясно вот наблюдаешь. Я встретила холод могильный в теле жаром своего огня и смеясь, чувствовала, как он разгорается. Я прошептала волшебные слова, которым меня давным давно, кажется десять жизней назад, учил Давид, слова, которые я не произносила обычно совсем, потому что я их стеснялась очень и это магические были слова, а тут мне стесняться было некого, потому что я перед самым лицом Господа уже находилась, и зрение мне снова туманилось, и я даже воду откашлять не могла, и грудь моя горела от воды в ней. Только я тут была и Зло. Я развернулась, сколько могла в пасти зверя, чуя, как рвется что-то внутри и слабость окутывает меня, лишает сил, как клыки терзают, а я только насаживалась на них, чтобы добраться, куда хотела. Я руку откинула сколько могла и все силы свои последние, сколько их у меня, слабенькой, было, собрала, а потом вонзила два своих пальца, словно копье Небесного воина, в глаз злодею! Я уже не могла кричать торжествующе или смеяться, потому что у меня ни сил на это не оставалось совсем, ни воздуха, а только я все, что во мне было, весь мой дар магический, я его вложила в удар этот и луч огня, прямой и тонкий, бьющий прямо в небо, пронзил череп монстру. Я водила пальцами своими в глазу у гада, чувствуя, как исходит сухостью от огня склизь всякая внутри и все хотела, чтобы я прямо все ему сожгла, потому что никто из созданий, даже таких поганых, как оборотни, без мозгов не сможет уже жить и переплыть речку точно не сумеет. Собака взревела страшно, но тут же почти замолчала, издохла видать, но я этого не видела уже, а, выроненная из пасти во время крика, унесена стала водой, и черное забытье, страшное, без сияния уже, окутало меня всю. Но мне уже было все равно. Лицом кверху и с закрытыми глазами, я поплыла, крася воду в красный цвет.

К собственному удивлению я вновь завела попутчиков, хотя и планировала держать путь одна. Да ещё и при каких обстоятельствах! Вот уж, правда, впутываться, это талант. С ним родиться надо. А я с ним не то, что родилась, но и развивала его в течении многих-многих лет.
И прямо сейчас, гордо задрав курносый носик, я могла с гордостью заявить – идеал достигнут. Просто поднялась по бережку, и вот тебе – оборотень жрет жарящую его девицу, целительница странствующая изволит со мной вброд переходить реку и ловить двух этих больных, кажется не столько физически, сколько на голову, господ, да ещё и парочка служивых, краснея и почесываясь, изволят составлять нам компанию.
Кто ещё горазд похвастаться подобным достижением? И не то, чтобы было мне, отчего возражать, или в помощи отказывать. Как-никак, я и сама исцелять умела, правда как друид, с помощью трав, да стихий с духами. Просто такого не то, что представить, в бреду посмертном придумать не могла. А говорят ещё, что друиды будущее предсказывать горазды…
Дааа, есть мне чему ещё поучиться.
На другом берегу собственно, я спокойно слушала молодого служивого и женщину-ландыша, имя которой до сих пор не узнала, и читала заговор над вымокшим платьем. Под рукой вода скользила с подола в землю, оставляя за собой сухую теплую ткань, приятную к телу. Закончив манипуляции я оправила перчатки и обернулась на голос ведунье, чей путь, как оказалось, лежал в те же края. Ну, или почти в те же.
- Ты и без того нас уже здорово выручила, но нельзя ли так же, как и брод, отыскать в реке пару тел? – Поинтересовалась у меня женщина, и получила мгновенный утвердительный кивок.
-Живы ещё оба, рано вы их от Мира отправили. – Мягко сказала я присутствующим, легко оправляя одежду и курчавые волосы, что уже опустились ниже плеч. Я не спешила. Ни к чему спешка в делах от тебя не зависящих. А в деле этом на всё воля Леди Реки была.
Вновь опустившись к воде на колени, я расправила подол, склонилась и коснулась лбом глади. Так обычно каются перед духовными наставниками, молят о прощении. Я же тоже намеревалась молить, но не о прощении, а о сохранении жизни. Вода – известная целительница, но сделать целебной реку было бы испытанием воистину не возможным. Однако был шанс, что дух пожелает помочь и сохранить теплящиеся в водах Серебрянки жизни.
Часть волос в негодовании скатилась по плечам и намокла, а часть всё же осталась за спиной. Медленно и мелодично «заурчав» мелодию молитвы, я закрыла глаза и принялась вести переговоры с рекой.

Запах крови ударил по легким, и я отпрянула от воды. Река дала ответ. Леди Реки готова была помочь, и плату за помощь свою она возьмет кровью. Ненадолго замерев в молчании, я смотрела на гладь воды, пытаясь собрать воедино образы и ответы, прежде чем, наконец, заговорить, тихо, но четко.
-Течение вынесет их на берег и убережет от смерти в своих водах. Идёмте за мной, я выведу вас к нужному месту. Молчите. Духи не любят шум.
Легкий взмах руки над водой, и гладь зарябила, запела мне песню, которую не мог услышать человек, а если бы и уловил он ноты её, то смысл их остался бы скрытым. Но я же слышала путь, и шла по нему на голос Леди Реки, что по мере приближения к нужному месту становился громче и четче, покуда не стал невыносимым для ушей, а затем не оборвался, открывая моим глазам нужное место, обросшее камышом и тела, что прибило к ним течением и запутало. Девушка если и была в сознании, то признаков жизни такового не подавала, а вот оборотень бесновался, пытаясь выпутаться из камыша и водорослей, злой и ослепленный.
Я знала, что эта ярость сулила ему смерть от мечей товарищей, однако надеялась на иное решение.
Мне было ведомо, как снимать такие проклятия, я множество раз видела, как работают с этим другие друиды. Однако сама бы не сумела "снять его". Но, могла хотя бы попробовать успокоить его природу. Я не слишком раасчитывала на успех, но всё же сердце скрипело от того, сколько мерзости перенес бедняга из-за глупых предрассудков.
-Чтож, господа. Извольте доставать свою рыбку сами. – Спокойно заключила я, давая понять, что более молчать не нужно и указывая на девушку, а затем сама легко сделала шаг в воду, в камыши, практически мгновенно оцарапав стопу о какую-то корягу. Но то была мелочь. Такой была обговоренная плата.
Я сделала несколько шагов к волку, что продирался (с его-то силой весьма успешно) сквозь камыш и водоросли, руки в мгновение заскользили в привычных плавных жестах, вырисовывая в воздухе символы цыкла, а губы зашептали заговор, призванный утихомирить волка. Едва-ли кто из присутствующих мог понять слова сам по себе. Это был разговор не с человеком, но со зверем и лишь зверь мог понять его.

Когда я в себя начала приходить, я поначалу просто чувствовала, что у меня внутри все плохо и ощущения были отвратительные, как будто у меня каша внутри, и стискивало все, и там биение нарастало нехорошее. Боли не было, конечно, но все равно мне было очень худо, тут даже удовольствия никакого не было вместо боли, оно все мешалось с гадкими всякими чувствами, и я понимала, что мне уже не пошевелиться и не встать. Но сколько это длилось, я не знала, а одно из вот этих вот разных чувств внутри меня овладевать остальными начало. У меня раны как бы горели, но вполне себе так приятно было это жжение и я его ранее знала уже, у меня было, что рана уже гноилась однажды и меня вылечили тогда, но вот тогда тоже жжение было. А тут оно не утихало и не сливалось с остальными ощущениями, а росло все, и по телу расползалось, и быстро так, очень быстро, я даже испугалась и мне заворочаться захотелось, так быстро мною это неостановимое жжение овладевало. Я испугалась, что это после заклинания у меня такое, раньше я всегда слабая очень была после заклинаний и руки у меня, бывало, горели долго потом, но тут это что-то сильно новое было, что-то жуткое очень, неостановимое и неконтролируемое. И этот огонь внутренний, он от ран шел, но как-то одновременно и в голове поселился, не пришел туда по телу, а родился сразу в голове всей, начал ее жечь изнутри, лишая меня понимания всякого. Я скривилась вся и задышала часто и кажется даже застонала, но я уже не могла сказать, потому что я уже не понимала, что вокруг меня и все мои восприятия, все заглушил этот поганый, испытывающий меня огонь. Тело горело, и я не видела, и не слышала ничего, и даже вонючая мокрая тина и вода, в которой я лежала никакой прохлады и покоя не приносили, а только будто подогревали меня еще и снаружи.

Я не помню, как и когда меня несли, как обнажали и обматывали, тоже всего этого не помню. Жар, который меня сжигал, он был не то, чтобы сильно неприятным, но он не давал думать вообще никак, я терялась в нем и не совсем уже помнила, где я и что со мной происходит, я бы даже в этот момент не сказала бы и кто я, наверное, вообще бы ничего сказать бы не смогла. По ощущениям много очень времени прошло, прежде чем я что-то слышать вокруг начала и вообще понимать, что я где-то нахожусь. Я голос услышала женский, незнакомый, а что он сказал, не разобрала, но я прислушиваться начала, потому что мне хотелось, чтобы хоть что-то меня наполнило, кроме огня. Я ничего не видела вокруг, все застилала пелена красная, причем не на глазах пелена, а внутри, и я плохо чувствовала, что подо мной. Я тогда подняла руку или мне казалось, что подняла, потому что понять было трудно и коснулась лица, чтобы проверить, открыты мои глаза или закрыты. Прикосновение чуть обожгло меня, но уже несильно, я привыкать начала к своему состоянию странному, и я поняла, что глаза закрыты все еще были, и я попробовала их руками открыть, веки отжимая, но получалось плохо и только круги черные в красном появились.

Я начала нащупывать вокруг, потому что все-таки помнила, что кто-то рядом со мной сидел и мне помогал, но не нащупала никого и тогда я повернулась на бок, застонав в своем беспомощном состоянии, как раз туда, где тот же самый голос женский говорил про лес и про девочку напряженно. Я не поняла, что девочка, про которую незнакомка говорила - это я, но я сообразила, что что-то плохое происходит. Ворочаться мне не стоило конечно, это плохо очень было, я всегда это знала, потому что боль для меня не была болью и я если болела или ранилась, могла легко себе что-то поверх повредить, потому что другие люди легко понимали, как им двигаться не надо, чтобы боли избежать, а я этого не понимала. Но я все равно на бок повернулась, чтобы хоть как-то от своего состояния неприятного мыслью уйти и сказала, все еще не видя куда, в пустоту передо мной, ориентируясь на голос: "Что со мной? Что происходит?". Голоса своего жуткого и сиплого я не узнала. Мне было страшно немного, но я не смерти боялась и уж точно я боли не боялась, а я вот этого непонятного, неведомого состояния своего боялась. И я не понимала, как так я двигаться могла и я даже руку простерла слепо вперед, а ведь я ранена смертельно была и совсем недавно двигаться вовсе не могла. Я решила, что я уже при смерти, и либо брежу и это меня уже с того мира зовут, либо я уже не чую ничего в агонии своей предсмертной, хоть и странная эта агония очень была, какая-то немучительная.

Вопрос с именем я решила оставить на потом. Не договорила.. в целом, и ладно. А вот желание женщины впутаться в чужой конфликт порядком изумило и заставило улыбнуться. Некогда и я рвалась сохранить всякую жизнь, что была в опасности. Каких-то три года назад... но многое переменилось.
Теперь я всё больше помогала в двух случаях: когда просили и когда так велел долг. В остальных же ситуациях... Некоторые вещи должны были случаться. Иногда такой вещью становились смерти. Иногда трагичные и несправедливые. Цикл не менее важен самой жизни, а потому вмешиваться в него без необходимости не стоило.
Думаю, Сезар бы не одобрил такой перемены в моем характере. Ему всегда нравилось то, как я лезла в бутылку, ради жизни последнего подонка. К тому же, это свидетельствовало о том, что болезнь всякого друида - не обошла меня стороной. Грань "добра" и "зла" стала зыбкой, стирая с собой частички человечности, привитые в давно прошедшие времена родителями и Аннабет.
В прочем, именно поэтому я старалась продолжать бывать среди людей как можно чаще. Чтобы до конца не потерять человечность, перейдя грань, кода мораль - становится чем-то чуждым и далеким.
Из раздумий меня вывела просьба увести девочку. А оборотень, очевидно, намеревалась в одиночку спасти двоих нерадивых служителей закона и выжить при этом в схватке с не самыми дружелюбными кентаврами. Да ещё и завещание на ходу составила. И лошадь, и пожитки...
-Я Клио. Рада знакомству. - Всё же закончила я ответ, ободряюще улыбнувшись, - Я о ней позабочусь. Берегите себя.
Я не стала говорить ничего о предложении использовать мазь. Как друид я специализировалась на целительстве, и было бы желание,мола зарастить порезы прямо сейчас. Как свои, так и девчушки. Однако ни в первом ни во втором - не было необходимости.
Невольно качнув головой, на которой уже вовсю путались волосы, закручиваясь в маленькие жесткие кольца по мере просыхания, надела туфли, взяла поводья и без лишних слов удалилась в лес, напевая заговор спутанных дорог.
Перед о мной оживали и возникали множество духов, принадлежащих разным травам и деревьям, в основном они выгладили как слияния нескольких животных в одно, без четких черт, скорее одни формы и сияния, но каждый из них откликался, начиная сплетать за моей спиной тропы и отводя ненужные глаза.
И встанут деревья на защиту твою, и каждый шаг их будет волей земли, и крик леса станет последним, что слышали они. - Вспомнилось мне одно из старых ведовских предсказаний. Сейчас я, впрочем, не поднимала деревья, обходясь примитивным мороком.
Капель шла спокойно, она не мешала мне чаровать, не упрямилась и не шумела. Лишь изредка черные большие глаза смотрели на меня, позволяя увидеть в них свое отражение,в ожидании, покуда я изберу новое направление.
Когда песня оборвалась, я остановилась. Идти дальше не имело смысла, найти нас и так было нельзя, а девчушке был нужен отдых.
Мягко коснувшись рукой её лба, я тихо сказала:
-Вот и приехали, милая. Можно отдохнуть и набраться сил. Потерпи немного, сейчас я тебя спущу.
Заботливо погладив девчушку по волосам, я огляделась, выбрав подходящее старое дерево, крепкое и раскидистое.
Открыв сумочку, достала маленький мешочек и ссыпала содержимый порошок к корням, шепнув древу короткую просьбу.
Мох начал разрастаться по земле, стволу, превращаясь в мягкий уютный ковер, готовый принять гостью в свои объятия. С осторожностью отвязав одеяло, я не без труда спустила девчушку - физической развитостью я не отличалась - уложив её на мягкое мховое ложе, и укрыв сверху. Капель же нашла вполне себе достойными внимания местные травы и принялась ими смачно причмокивать.
-Да... Тяжело тебе оборотнем придется, девочка. И до первой-то луны не долго... - вслух рассудила я, садясь рядом и раздумывая, стоит ли тратить силы на исцеление, которое и так не за горами.

Меня в ответ на просьбы мои увещевать начали и сказали, что четок на мне не было, когда меня из воды доставали. Но я же не могла в это поверить! Так не должно быть! Они столько со мной были и всякое пережили и они крепко очень на руке всегда сидели, наверное я их где-то раньше обронила или просто женщина эта их не увидела, ошиблась. "Нет!" - крикнула я, пытаясь вырваться из объятий, в которые меня погрузила приятно пахнущая незнакомка. "Нет! Я не верю!" Я еще попыталась раз, но как-то воля моя ослабла и я в слезы пустилась, очень это не к месту было и так, конечно, жрице поступать нельзя, если она не плакальщица, но уж больно сильно меня известие это подкосило, что я снова вдруг слепая стала, я ведь уже забывать начала, как страшный сон мои дни при церкви, где я беспомощная совсем была и не могла жечь никого. Ну вот хочется иногда поплакать, особенно если тебя обнимают, льются они сами, эти слезы, тут ничего не поделаешь.

Женщина чего-то мне все говорила приятное, а я не очень слушала и вообще, кажется мыслила мало, меня снова эта пелена красная урывала и тело все горело, слезы его будто подожгли сильней прежнего или я же успокоилась и теперь пламя во мне, неприкрытое другими мыслями, ощущала сильней. Мне было плохо и я когда об этом подумала, то презрение во мне появилось сильное к самой себе. Я с того момента самого, как очнулась, все в панике была или в горести, не слушала ничего и не думала ни о чем, а ведь там, может быть, оборотень неубитый все бродит. Ну и что, что ослепла я снова, не повод это слезы лить. "Нет!" - крикнула я снова, но больше чтобы саму себя разозлить и слезы глупые прекратить, я даже губы сжала в светлом гневе и глаза свела зло. "Нет!!" - рявкнула я снова и испугалась собственного голоса, страшный он какой-то был, я такого рева от себя и не ожидала никак. Я руку, слезы вытиравшую, оттолкнула и попробовала подняться, чтобы отойти от незнакомой женщины, но, попятившись, о корень большой споткнулась и упала к ложу дерева большого. Опираясь на него, я встала вновь, слепо водя рукой перед собой. "Срочно, не медля, объясните мне, что происходит! Почему мы в лесу? Почему меня на лошадь спешно сажали? Что вообще происходит? Это все монстр черный, да, он выжил? Вы меня не оберегайте, это миссия моя священная изничтожить зло темное. Все равно верните меня обратно, слышите?! Я даже слепая, даже глухая и безногая, я все равно его испепелю!"

Я как это сказала, огонь на руке вызвала. Я специально жечь ничего вокруг не стала, потому что не видело ничего, а мы в лесу были и это опасно было бы очень, к тому же я женщину эту задеть могла. Поэтому я просто пламя на руке вызвать попыталась в подтверждение слов своих, потому что женщина эта не видела, наверное, как я с оборотнем дерусь и не знала, на что я способная и что я огнем любое чудовище сжечь могу. Я хотела ей все наяву доказать, только вот огонь мой не появлялся! Я это чувствовала, потому что руку обычно покалывало немного, не от жара, а потому что сила по ней текла, а сейчас ничего не текло, и я второй рукой неверяще сверху провела, чтобы убедиться. Не было огня! Не закончились сегодня мои напасти. Я, ошалевшая, упала на колени, сложилась, пытаясь призвать свой любимый огонь, снова и снова. Ничего, хотя я делала все правильно, я это тыщу раз так делала, не могло быть ошибки и силу в себе я ощущала. Закричав, я выпростала руку вперед и сильное, бушующее пламя, должно было сожрать всю траву и воздух весь передо мной и взметнутся к кронам, но этого всего не случилось, не было рева стихии и вообще ничего не было, кроме моего крика и птиц, которые вспугнулись. Это все, наверное, были последствия жуткого отката после моей битвы с монстром, я себя поломала немного, но ничего, ничего, это все временно было, конечно, нужно было только подождать и отдохнуть и все наладится, потому что дар мой врожденный никто у меня отнять никогда конечно не мог, это ведь часть меня была с рождения, суть моя, моя воля и благословение Господа мне, миссия моя священная на Альмарене. Вот только теперь, без своих колдовских сил я ничем не была полезна. Слепая и беспомощная, я чувствовала, что никак не могу остаться в стороне, что мне срочно помогать людям, вот только помочь я ничем не могла. И мне нечем было убедить незнакомку вернуть меня на берег, потому что для нее я только глупая, израненная девочка была и убедить иначе мне ее никак нельзя было, это ясно было, как Божий день. Но мне надо было что-то сказать, что-то сделать. Повернувшись туда, где, как я думала, женщина была, я сказала четко, тихо и ясно: "Я не останусь в стороне, когда зло на свободе по моей вине". Это было мое точное решение и я совсем не собиралась под деревом лежать и птичек слушать, мне надо было бороться дальше, хоть как-то, пока жизнь и силы во мне были.

Девушка расплакалась в объятиях, я отрешенно смотрела в лицо древа, что проступило из коры и открыло внимательные глаза. Древолюд пустивший корни не в чаще леса - редкость. Сильное, мудрое и прекрасное создание предпочитает обычно держаться от людей подальше. И видимо, девушка решила продемонстрировать почему.
Оттолкнув мою ладонь девушка встала, попятилась и тут же споткнулась о корни живого древа, то заливисто рассмеялось слышимым лишь мне смехом.
Я одарила древо укоряющим взглядом, наблюдая, как девушка, цепляясь за его кору поднимается и продолжает ужасно неуместную браваду.
-Срочно, не медля, объясните мне, что происходит! Почему мы в лесу? Почему меня на лошадь спешно сажали? Что вообще происходит? Это все монстр черный, да, он выжил? Вы меня не оберегайте, это миссия моя священная изничтожить зло темное. Все равно верните меня обратно, слышите?! Я даже слепая, даже глухая и безногая, я все равно его испепелю!
Надо же. Сколько злобы, ярости и яда в столь юном человеческом детеныше таится. И за что же так желала она смерти столь мерзкой, болезненной и страшной оборотню? Просто потому, что "монстр"? На него глядя я монстра не видела ни разу с момента её на него нападения.
Пальцы в белой перчатке коснулись щеки и влага впиталась в ткань. Опять я заплакала... Больно. Больно мне за несчастного волка, что был напуган, зол и растерян. Да, я знала сколь часто приходится оборотням терпеть подобные мерзкие предрассудки, но то что предстало моим глазам сейчас было так грязно, так противоестественно!
Однако, когда девушка стала пассы руками делать я даже с земли встала, намереваясь, коль и впрямь она что тут подожжет, пламя заговорить и унять, а ей по лбу дать. И мало ли, что раненая, а вела себя мерзко, капризно, и невежливо. Однако сил у неё на призыв пламени не было и я успокоенно вздохнула.
-Достаточно. - Спокойно, но твердо сказала я. - Не стыдно? Это в чем твоя миссия священная? Лес поджечь? Зверушек дома лишить, людей трав лечебных, а деревья жизни?
В моём голосе сквозил укор, читалось явное неодобрение. Я не злилась на разрушительное дитя. Люди отчего-то всегда отличались особенной кровожадностью, такая порой и демонам не снилась.
-И это так-то девушки-праведные за помощь благодарят? Криками, воплями, да указаниями? Не было ни зла, ни тьмы в том волке, на которого ты напала, когда он службу нес у Герцога и земли его защищал. Много я встречала людей с миссиями священными. Вели они деятельность просветительскую, и тех защищали, кто по-совести жил, кем бы ни были они. Хоть оборотни, хоть дроу, хоть вампиры. А что же до твоей миссии, так не вижу я и капли святости в убийстве и кровожадности. А в воплях и хамстве я вижу ещё и недостаток воспитания, рассудительности и ясности ума. Кого намерена жечь ты, слепая и неспособная жить с этой слепотой?
Последние слова мои отдались эхом древа, и то землю подняло корнями, роняя девушку вновь, когда я порывисто продолжила:
-Ты способна сейчас разве что пожарище в лесу устроить сдуру и опасности подвергнуть всех его жителей, а с ними и себя. Ироничная была бы смерть. От собственного огня и собственной же глупости. Не будь я дочерью леса, даже и препятствовать бы не стала, лишь посмотрела бы на это всё со стороны. Но в доме ты моём и условий ставить, как гостья - не смеешь.
Я ласково погладила кору древолюда, что снова выглядел как обычное дерево. Тихо шепнув: "спасибо, добрый друг", прежде чем вновь обратить внимание на нерадивую девчушку.
-Теперь же слушай. В лесу этом живут кентавры и людей, что на их территорию зашли они обычно не щадят, потому мы и ушли в лес, чтобы избежать неприятностей. Меня бы им лес тронуть не дозволил, а вот невежливую девчонку добить- вполне. Привал мы тут устроили, потому что телу твоему отдых нужен, чтобы силы вернуть и магия быстрее восстановилась.
Что до оборотня, которого ты высокопарно, почем зря, чудовищем кличешь... Волк это в лесу гость, ты его не отыщешь и не сожжешь. И вообще с огнем в лесу я бы тебе советовала не играть, девочка. - Словно мать, застукавшая дитя с огнивом обронила я, - Я тебе предложила помощь: научиться жить со слепотой, землю под ногами тверже чувствовать, рукам и слуху доверять. Но, коль уж ты отказываться и орать по-громче предпочитаешь, то, полагаю, дальше мне тут смысла оставаться нет.
Я подошла к Капели, поглаживая кобылку по холке, собираясь заняться тем, что было и впрямь нужным: отыскать женщину, вернуть ей лошадь, продолжить свой путь. Как друид я была обязана помогать жаждущим помощи, но те же, кто её отвергал меня совершенно не интересовали, а насильно причинять человеку добро - дело неблагодарное.

Отредактировано Клио Ламбр (28-03-2019 18:14:49)

-Какие зверушки, какие деревья, там люди в опасности, чудовище... – попыталась перебить девушка и я невольно усмехнулась.
Ну да. Люди в опасности, чудовища… Столько оправданий можно найти убийству – подумать только. Почему-то всегда находится кто-то, кто считает, что вправе вынести приговор. Что делает доброе дело или являются носителями высшего смысла. В моих глазах же убийство оставалось убийством, и не важно, какую ты выбираешь мотивацию.
Нет, я не осуждала девушку за то, во что она верила. За время странствий мне стало хорошо известно, как любят и лелеют люди привычную картину мира. В целом, хоть в этом мы друиды поддерживали их. Только наша философия звучала как: «Живи сам и не мешай жить другим».
Раньше я непременно бы стала уговаривать её лечиться, учиться и отринуть мирское, но к счастью – те года минули давно. Насильно я не спасаю людей и, как утрировал Сезар: «Жаждущий утопиться, да утопнет». Конечно, я не желала девушке смерти, и даже её здравие беспокоило меня и рвало сердце, но в ответ на её очередной крик я лишь глубоко вздохнула. Мысленно поблагодарив Аро де Драго за уроки ездить верхом… к коим я прибегала всего-то лет пятьдесят назад.
-Ну что, милая. Говорят, такое не забывается? – С печальной улыбкой спросила я у Капели, почесав лошадку за ухом и усаживаясь верхом.
Несмотря на то, что в лесах пешком я путешествовала редко, имея возможность попросить помощи у местных животных. «Дева верхом на медведе» - не обязательно только сказка выпившего охотника.
Но здесь и сейчас мне предстояло путешествие иного рода, к тому же мне нужно было найти хозяйку лошади, а значит, следовало избрать способ. Если бы я искало место, то я прибегла бы к помощи блуждающего огонька, но сейчас место могло оказаться любым… разумнее всего выйти к тому месту, где я видела её в последний раз и спросить дорогу у духов.
Приняв решение, я несколько нервно выдохнула, напоследок одарив девушку печальным взглядом и тронулась с места, ведомая духами леса по тому же пути, по которому проходила женщина.

Женщина, которую я так и не увидела, сказала мне что-то непонятное, про незабываемое и ускакала, я слышала, как она на лошади удалилась прочь, оставив меня совсем одну, со своими ранами и увечьем в незнакомом лесу. Я ее, конечно, судить не могла, она мне не мама была, оставаться ей незачем было и вообще я сама всегда со всем справлялась, но это отчего-то мне обидно очень показалось, но я виду не подала и вообще не сказала ничего в ответ и как будто на нее вообще внимания не обратила, все свое внимание уделив молитвам, только горькую очень слезу я украдкой стирала с щеки. Когда женщина уехала, наступила тишина вокруг, пугающая меня и волнующая, не до конца, конечно, тишина, я все-таки в лесу была и тут деревья шумели и птички пели и всякие другие звуки раздавались даже незнакомые, на которые я испуганно оборачивалась, но я сидела все как прежде на коленях и молилась, чтобы Господь мне сил подарил и указал мне путь мой.

Я не знаю, сколько так времени прошло. Я уже и не знала, смогу ли когда-нибудь себя заставить встать и пойти куда-то, слишком уж много всего на меня навалилось, мне казалось, я голову теряю и только и могла, что жарко молиться, качаясь вперед и назад на одном месте. Жар и красное, застилающее глаза, оно не проходило совсем, что-то все менялось внутри меня и мне кажется, я сознание теряла, я, наверное, горячку от проточной воды схватила, когда та омывала мои раны и теперь я в бреду и в жаре была. Образы вставали передо мной и я ни с того ни с сего принялась бесноваться, я металась туда и обратно, то в присяде, то в полный рост, кричала что-то, мне до остервенения хотелось что-нибудь увидеть своими глазами. Я много плакала, от злости или отчаяния, не знаю. В голове моей все было в тумане. А еще мне сильно есть хотелось. Даже не так сильно, как пить. Жуткий голод накатил на меня, такого сильного желания есть мясо со мною раньше не случалось. Я постилась часто, и себя всячески ограничивала в еде, и мясо только по праздникам ела или в долгом путешествии, и хотя мне оно нравилось очень, но так сильно я раньше его не желала. И самое для меня неприятное было, что я всегда молитвой и силой своей воли, которая могучая была у меня, я всегда свои плотские желания усмирить могла и подчиняла свое грешное и немощное тело духу, а тут я все чаще начинала понимать, что мясо хочу унюхать и организм просил что-нибудь очень сильно, слишком сильно. Но это он зря просил, потому что никакой еды вокруг для меня не было, а если и было, то я ее не видела совсем.

Так, в странном моем состоянии я провела какое-то неясное время, но потом все же смогла взять себя в руки. В этом мне, конечно, помогли обращения к Нему и молитвы мои. Я не видела солнца и не ведала, куда идти, но я здраво рассудила, что Господь, ведя меня через свое испытание, не даст мне пропасть и выведет к цели, к катарсису моему. Я встала и специально не стала спешить, хотя ноги меня сами тянули вперед, куда-то, при этом дрожали и заплетались, будто я пьяная была. Я отряхнула свою одежду, которую мне та женщина милая дала, и, когда я наклонялась, кровь в висках бешено колотилась и темнела краснота в глазах. После этого я еще раз вознесла Ему славу и пошла вперед. Но недолго я шла, потому что тяжело очень было, приходилось рукой постоянно водить и спотыкалась я часто. Я тогда деревце малое сломала и почистила его от веток, чтобы себе подобие посоха заиметь. Я все ждала, что лес этот живой и за сломанное деревце мне что-нибудь сделает, но ничего не случалось, может быть все не совсем с этим лесом так было, как я себе представляла. После этого я, наконец, пойти вперед смогла, а уж насколько быстро и куда - того я не знала.

Жар во мне не утихал, сменяясь иногда на озноб и судороги странные бегали по телу, я падала на ровном месте. Мне боль только в радость, но тут боли мало было, а было мне просто худо как-то, так что о хорошем думать не получалось и я никак не могла свои мысли в порядок привести. Поэтому я старалась не думать ни о чем, ни об упущенном оборотне, ни о женщине, которая меня увезла в темный лес и бросила там. Я просто шла вперед, сколько во мне оставалось сил. На странные шорохи я старалась не реагировать совсем, хотя иногда оборачивалась все же и сердце мое, и без того колотящееся бешено, все выпрыгнуть грозилось из горячей моей груди, я за него даже хваталась тогда. Мои глаза заполняли видения, приходили образы из прошлого, приходил Давид, который говорил со мной, и увещевал меня ласково, и звал к себе, там, где мне будет хорошо. Я плакала от счастья, увидев его, но пока отказалась с ним идти, потому что я свое испытание не прошла до конца. Приходили великие и могучие драконы, они говорили со мной, как с равной, и обещали мне богатства несметные, обещали власть над миром, если я остановлюсь и отдохну, но я отметала эти ненужные мне соблазны и продолжала свой путь. Приходили серые маги из подвалов магической школы и проникновенно вещали, что лишат меня голоса и слуха, останусь я в пучине тьмы навечно, если не откажусь от своего Бога. Я только посмеялась им в лицо и мой страшный, бесконтрольный смех звонко отзывался среди крон деревьев. Много всего было, но когда образы и видения немного отпускали меня, я снова начинала идти вперед.

В своем долгом и беспросветном пути я все чувствовала, что кто-то следит за мной, не Имир, конечно, чей-то земной взгляд ко мне прикован. Чувство это приходило и уходило, но я старалась не поддаваться ему, потому что это могло быть еще одно смущение моего рассудка, чтобы сбить меня с моей миссии, а ничего хорошего я от взгляда не ждала. И в один момент я просто ударилось во что-то мягкое и упала на траву, а передо мною раздался мужской смех, грубый и примитивный, но даже приятный, голос хороший был очень, музыкальный у него. Но мне тогда не до музыкальности было и такие шутки не по нраву были, хотя я обрадовалась жутко, что наконец встретила кого-то в своем пути. Я сказала, сидя на земле: "Грешно, грешно смеяться над слепым калекой, помогите жрице Имира добраться до ближайшего храма и Вам воздастся". Голос мой звучал хрипло и сухо, говорить трудно было. В ответ мне ответили на незнакомом совсем языке, грубом каком-то, будто один пьяный другого окликал посреди улицы, у меня вот такое ощущение от языка было. Я ответила, очень стараясь собраться и говорить вежливо и понятно, раздельно, я слова прямо выговаривала по одному, потому что иначе, боюсь, я бы и не сказала бы ничего, худо мне было. Я сказала на Всеобщем уже: "Я Вас не понимаю, но отведите меня в Грес. Грес!" Грес далеко, наверное, был и я бы туда никак не дошла, но если бы незнакомец слово это понял, а он должен был бы понять, он бы меня вывел к тем, кто Гресский знает и говорить на нем может. В ответ вновь раздались незнакомые мне слова, говорил незнакомец дольше, в его голосе была какая-то леность и насмешливость, я понимала, что он во мне видит забаву только, но это ладно было. Я постаралась встать неловко, пытаясь опереться на свой самодельный посох, когда очень сильная и грубая мужская рука подхватила меня за предплечье и куда-то повела. Я вскричала: "Отпустите меня!", снова на Гресском, потому что растерялась и возмутилась и в голове у меня все поплыло, я не знала, что происходит и чего хочет от меня незнакомец, а он меня куда-то поднимать начал двумя руками, от земли оторвал. Паника ударила меня и я тогда сделала то, что совсем от себя не ожидала. Я посох отбросила, крепкою, мертвою хваткой я вцепилась в мускулистую, жилистую руку, лишенную всякого жира, и впилась в нее зубами! Незнакомец закричал и попытался оторвать меня от своей руки, но не тут-то было, хватка у меня была стальная! Я чувствовала себя одновременно сильной и слабой, будто раненный воин в смертном подвиге. Обе руки мои прижали чужую конечность и я ее прямо грызла! Это ужасно было и мерзко, до сих пор я вспоминаю это и мне неприятно. Но тогда, в ту секунду, мне, каюсь, каюсь, было приятно, ощущать под своими зубами сочное мясо, такое горькое, что скулы сводило. Я по-другому драться не умела и вообще никак драться не умела и не могла сказать, почему я именно зубами вцепилась, это я даже не умышленно сделала, наверное я слишком хотела кушать. Поняв же, что оторвать меня так не получится, мужчина, который что-то нехорошее со мной хотел сделать, он свою свободную руку просунул под мою и как-то так хитро вывернул, что одну руку мне разжать пришлось и отпустить его. На этом его движение не закончилось и он все продолжал свободную мою руку вести, пока я не поняла, что мне отпустить его надо, иначе руку он мне сломает. Тогда-то мне и стоило успокоиться, но я не могла войти в контроль над собой. Я не собиралась его отпускать! И я намеренно вывернулась и услышала знакомый мне неоднократно хруст в моей левой руке, которая сломалась и обвисла немощно в мужской, грубой длани. Сама же я лишь на секунду разжала свои челюсти от разряда наслаждения, пронзившего меня от макушки до пяток, но отвлекаться не стала и снова сомкнула зубы, чуть выше изжеванного места, пачкая свой подбородок и чужую рубашку в горячей крови, сводящей меня с ума. Вряд ли я тогда выглядела человеком.

Мужчина схватил меня за волосы, но это тоже не принесло ему ничего. Тогда он извернулся как-то хитро и через мгновенье затишья мою грудь пробил сильнейший удар, который человек никак не мог нанести. Меня словно лошадь лягнула, прямо в живот, который до этого терзал оборотень! Из меня выбило весь дух и воздух, сильная, ноющая боль, пронзила меня и тело мое подскочило в воздух от удара, я себе что-то явно повредила внутри. Но я так и не выпустила чужую руку ни из своей руки, ни из зубов, такая я сильная была в тот момент. Впрочем, так было недолго и меня потряс новый удар, чуть выше и вот тогда я уже потеряла свое сознание и упала наземь без движения, блаженное, столь желанное мною забытье, которому я долго противилась, наконец поглотило меня.